Станислав Родионов - Камень

- Не живите.

- Рядом существо в облике человека. Ходит, что-то делает, обменивается функциональными словами... Но с ним даже не поговорить. И тогда становится страшно. Кто это рядом со мной?

- Не живите, - повторил он.

- Можно... я приду к вам... потом?

- Я буду ждать тебя.

Рябинин встал и начал суетливо запихивать бумаги в сейф. Она смотрела на него, догадавшись, что он уходит, и ни о чем не решаясь спросить.

- Идем, Жанна.

- Куда?

- В милицию, к инспектору Петельникову.

- Не знаю, как мне теперь...

- Я знаю, - оборвал он, захлопывая сейф.

- Сергей Георгиевич, - сказала она так невнятно и вроде бы издалека, что Рябинин опять сел. - Возьмите топаз себе. Для вас это не просто камень...

Для него в этом камне застыло время, как мошка в тысячелетнем янтаре. Маша Багрянцева ушла, но то время остановилось и теперь мерцало оттуда, с берегов быстроструйной реки. Кто сказал, что время неостановимо...

- Спасибо, Жанна.

Она вздохнула откровенно, стряхивая этот день с покатых плеч. И вдруг тем незабвенным движением вскинула руку ко лбу и подалась к Рябинину с ясным и милым лицом:

- Сергей Георгиевич, расскажите про маму...

Было так...

Маша и Степан Степаныч уперлись в протоку. Узкая, но зажатая низкими скалами, она впадала в реку с бешеным рвением. Перекинутое через протоку бревно слезилось от мелких брызг. Степан Степаныч шел первым. Привыкший прочно ступать прочными сапогами по прочной земле, он съехал с мокрого бревна в воду мягко, точно был намазан жиром. Шедшая сзади Маша успела схватить его за неизменный ватник, и влекомая кряжистым телом, оказалась в воде. Степан Степаныч вцепился своими лапистыми руками в бревно и выполз. Тонкие Машины руки лишь скользнули по мокрой древесине - их силы недостало противостоять ошалелым потокам. Ее оторвало от бревна и понесло к пенному водовороту. Степан Степаныч видел Машину голову несколько секунд...

Ее искали сами геологи, искала специальная экспедиция, искали катера и аквалангисты... И не нашли. Ее взяла золотисто-просветленная река, в которой она так любила купаться; взяли таежные сопки и распадки, где она нашла женьшень; взял синий и далекий Сихотэ-Алинь, на который она любила смотреть в свои бессонные утра... Взяли у людей, у мужа, у ребенка, у Рябинина.

Он не верил...

Какая-то неудачная шутка природы. Вот-вот там, за лесом, за синими изломами Сихотэ-Алиня раздастся вселенский хохот - и Маша выйдет из реки, улыбаясь и отжимая волосы...

Или эксперимент какого-то великого мага. Вот-вот он материализуется в их лагере, все объяснит, извинится, махнет рукой - и Маша выйдет из реки, улыбаясь и отжимая волосы...

Но не раздавалось вселенского хохота и не материализовался волшебник. Вместо них приехал следователь, как бы официально подтвердив факт гибели. Криминала он не обнаружил и скоро уехал.

Если бы Рябинина в чем-то упрекнули или обвинили, если бы следователь заподозрил его, если бы какой-то земной или всевышний судья придумал наказание, то Рябинину стало бы легче. Но о его вине никто не знал. Почему-то никто не догадался, что, не увидь он поцелуя в палатке и не откажись от маршрута, Маша бы не погибла. Он спас бы ее - бревно бы свернул, дельфином бы поднырнул, сам бы утонул... Но вот он жил, неся одинокое бремя вины. Если бы он пошел с ней в маршрут, если бы пошел...

Рябинин не верил в ее смерть. Но партия свернула работы и уехала в город - без нее. Полевой сезон кончился. Время сделало свой шажок. Нужно было жить дальше, и он стал жить дальше.

И все-таки не верил, на что-то надеясь. Его вдруг захватила почти сумасшедшая идея - он вспомнил ее слова о кукушке и о двух пропущенных куках. Она ведь тогда сказала, что будет в ее жизни двухгодичный перерыв...

Ровно через два года, осенью, похолодевшей рукой набрал он номер телефона. Женский голос, видимо ее матери, ответил:

- Я слушаю...

- Мне, пожалуйста, Машу Багрянцеву, - безумно попросил он.

"Минуточку, сейчас подойдет... Она еще не вернулась из поля... Она в театре... Она будет позже... Что ей передать..."

Но на том конце провода молчали, собирались с силами:

- Кто вы?

- Я с ней вместе работал.

- И вы ничего не знаете?

- Знаю! - чуть не крикнул он, бросая трубку...

С годами темное чувство вины бледнело. С годами он начал слышать ее слова, принятые тогда памятью и не понятые сердцем, - теперь они как бы потяжелели от смысла. Откуда бралась такая мудрость у двадцатипятилетней девчонки?.. Он жалел, что не записывал этих слов в свой дневник, набитый цитатами из "Мартина Идена". О многом он жалел.

..."Сережа, любовь - это когда человеку хорошо оттого, что любимому хорошо..." Она учила его любить, но он ей не поверил, жаждая любви простой и скорой. Она научила любить ценой своей жизни. Теперь он знал... Пусть была бы с мужем, пусть была бы с кем угодно, пусть бы не любила его, Рябинина, но только бы жила.

..."Сережа, мужчина всегда виноват перед женщиной..." Скажи это кто другой, он бы только рассмеялся. Почему виноват, в чем виноват?.. А ей поверил, не поняв. Жизнь вразумила его своими годами и невзгодами. И теперь он знал, почему и в чем мужчина всегда виноват перед женщиной...

..."Сережа, бойся непримиримости к людским недостаткам, чтобы не стать человеконенавистником..." Откуда она узнала о том парадоксальном круге, где-то и как-то замыкающем крайности? Откуда она знала то, что Рябинин познал лет через десять? Его работа заключалась в непримиримости к людским недостаткам. И все годы он привередливо всматривался в себя, чтобы эта положительная сила - непримиримость к недостаткам - не сомкнулась в круге парадоксальности с силой отрицательной - человеконенавистничеством...

Рябинин жил дальше. С геологическими партиями изъездил он почти всю страну, закончил юридический факультет, стал работать следователем. Он женился - сразу, внезапно, с какой-то торопливостью, словно боялся вмешательства рока. Эта поспешность его долго смущала - не дружил, не узнал, да и успел ли полюбить? Успокоение пришло в один, какой-то просветленный миг - жена была похожа на Машу. Его юношеская оборванная любовь вдруг продолжилась, и он был счастлив.

Лет семь назад Рябинин был в Хабаровске по делам и решился. Знал, что в прошлое путей нет, но решился...

Протока так же билась в темных и крепких берегах, но вместо бревна был построен мостик, к которому вела проселочная дорога. Где когда-то белел их лагерь, теперь стояли сараи рыболовецкого колхоза.

И Рябинин побрел берегом туда, где он видел ее в последний раз...

Сердце ощутимо сбилось с ритма, зайдясь мелкими больными стуками. Тут ничего не изменилось. Та же река, те же темные аргиллиты... Вроде бы и тот же останец, на котором он сидел. Рябинин тяжело опустился на треснутый камень...