Светлана Алешина - Радость вдовца

Подошел Жорж, чтобы поинтересоваться, не нужно ли чего еще. Я поблагодарила его и попросила персикового сока. Он уже собрался уходить, но Ефим Григорьевич остановил его и, поднявшись, что-то прошептал ему на ухо. Жорж понимающе кивнул и отправился на кухню.

— Приходите к нам еще, Ольга Юрьевна, — радушно заулыбался директор, опустив на стул свои мощные ягодицы, — уверяю вас, подобное больше не повторится.

— Я бы с удовольствием, Ефим Григорьевич, только вот вчера у вас здесь ужинали трое…

— Да-а, — с сожалением качнул головой директор, — времена такие — никуда не денешься от этих бритоголовых. Вроде бы и музыка не для них, и спокойно у нас, и обслуживание на уровне, но вот… — Он опять растопырил пальцы-сардельки и тяжело вздохнул. — Как магнитом их сюда тянет. Но у нас охрана… — как-то неуверенно произнес он, покосившись на длинного бугая у входа. — Стараемся держаться.

— Не расстраивайтесь, Ефим Григорьевич, — ободряюще улыбнулась я, — все проходит, и их время пройдет. Будем и мы когда-нибудь жить в цивилизованной стране. Лет через семьдесят, — добавила я.

— Ха-ха-ха, — негромко рассмеялся директор, — через семьдесят.

На подносе Жоржа, кроме заказанного сока, стояла бутылка «Шато де Берн».

— Это вам, — улыбнулся Ефим Григорьевич, принимая бутылку у Жоржа, — вы вчера такое же заказывали… От заведения.

— Нет, — попробовала я было отказаться, но толстяк так меня упрашивал…

Из машины я позвонила в офис компании «Венера». Трубку взяла секретарша. По голосу я немедленно определила: сухая зануда. К тому же явно немолодая. Ну да, а ты хотела, чтобы Кристина Леонидовна позволила находиться рядом с мужем какой-нибудь длинноногой красотке?

— Офис компании «Венера»… — раздался в трубке ее спокойный голос.

— Добрый вечер. Мне нужен Аркадий Васильевич, — как можно более любезным тоном произнесла я.

— Его нет, а кто спрашивает? — въедливо поинтересовалась секретарша.

— Главный редактор еженедельника «Свидетель» Бойкова Ольга, если вам это что-нибудь говорит, — не удержалась я от язвительного замечания.

Секретарша, наверное, немного опешила от моего тона. Конечно, такой контраст между той мягкой интонацией, с которой я начала разговор, и таким вот атакующе-небрежным пассажем! Не удивительно, что он сбил ее с толку.

— Аркадия…

— Я поняла, что Аркадия нет, — продолжала я «бесчинствовать», — тогда, может быть, Кристина Леонидовна на месте? — с холодной деловитостью поинтересовалась я.

— На месте, — недовольно прогнусавила секретарша, — одну минуту, я узнаю…

Повисла пауза. Но вскоре в трубке после нудного пиликанья раздался бодрый, знакомый уже мне голос.

— Здравствуйте.

Тон был прохладным и официальным. Но это меня не задело и не насторожило. Наверняка зная, какой ее муж преданный и горячий поклонник всего трогательно женственного в женщинах, она приняла нас с Маринкой в больнице за потенциальных или реальных подружек своего ненаглядного.

— Мне нужно с вами поговорить, с вами и Аркадием Васильевичем, — просто сказала я.

— Боюсь, что сейчас у меня нет для этого времени, — сухо ответила Кристина, — много работы.

— Я понимаю. Тогда, может быть, вы назначите время… — забросила я удочку.

— Знаете что… — замялась Кристина, — … а вы действительно журналистка?

— Могу при встрече предъявить вам мое удостоверение, — чуть не рассмеялась я прямо в трубку.

Так и есть, она приняла нас с Маринкой, по крайней мере одну из нас, за пассию своего муженька.

— И вы на самом деле будете заниматься нашим делом? — спросила она.

Я подтвердила.

— Тогда приезжайте часа через два. Мы сегодня с Аркадием отмечаем пятнадцатилетие совместной жизни. Завтра у нас будет официальный прием, а сегодня мы решили просто посидеть перед камином в загородном доме. Подъезжайте к офису. Мы с вами вместе отправимся на дачу.

— О\'кей, — обрадовалась я, честно говоря, не ожидая такой сговорчивости.

Когда Кристина прощалась со мной, ее голос не был уже таким сухим и холодным, как вначале. Она или успокоилась на мой счет, поверив, что я действительно журналистка, — мелькнуло у меня в уме, — или решила до конца все выяснить и либо убедиться, что на ее мужа я никаких видов не имею, или уж «разоблачить» нас так, чтобы Аркадию некуда было деться.

Как бы то ни было, такой поворот событий меня очень даже устраивал. Нечего и говорить, что эти два часа я не знала, чем себя занять. Вернее, я занималась текущей газетной работой, но все как-то механически, так как между строк, которые я пробегала глазами, будь то материал для статей или документы, маячили два знакомых лица — Аркадия и Кристины. Я была польщена, что сподобилась чести быть приглашенной на неофициальную часть их праздника. Даже держа в уме то обстоятельство, не нуждавшееся, казалось мне, в доказательствах, что приглашена я туда не просто так, а с целью «разоблачения» меня или «успокоения» на мой счет хозяйки, я пребывала в лихорадочном состоянии духа, не могла не радоваться проявлению доверия со стороны такой властной и умной женщины, какой была Кристина, хотя понимала, что оно, это доверие, не было чистым порывом подружиться со мною или пооткровенничать. Учитывая, какой хваткой была Кристина, я склонна была вообще забыть о доверии и полностью приписать ее приглашение стремлению осуществить лично ее, Кристинин проект. Вот ведь как устроен человек! Хочется ему говорить о доверии и дружелюбии, когда он ясно понимает, что таковых нет и в помине, или, вернее, есть, но только в области его сладких грез и более-менее оправданных предположений.

Что же он, обманывает себя? Или как раз это видение мира сквозь розовые очки и является тем гуманизмом, к которому нас призывают всю жизнь? Но тогда что же получается, гуманизм — светлая, или скорее сладкая иллюзия, образ людских поступков, которые я склонна объяснять благими мотивами?

— Марина, зайди, — угрюмо сказала я в трубку внутреннего телефона.

— Что душенька твоя желает? — с милой фамильярностью отозвалась моя секретарша, появившись в дверях кабинета.

— Кофе и беседы по душам, — улыбнулась я.

— Ой, кажется телефон, — она побежала в приемную.

Выкурив еще пару сигарет, я пришла к выводу, что практикую нечистое мышление. Нужно думать и рассматривать конкретную ситуацию. И, кстати, не обольщаться на счет «благих» мотивов. В сердцевине каждого такого светлого облака имеется еще одно, более темное, которое можно назвать эгоизмом или тщеславным желанием порисоваться, выставить себя в лучшем виде. Вот, например, ты даешь милостыню. Да, согласна, тобой движет добрый, вернее, условно добрый порыв к состраданию. Но нет ли в его глубине, в самой потаенной его бездне желания самоуспокоиться, мол, выполнила долг любви к ближнему. Теперь, мол, он сможет купить себе хлеба и, стало быть, не будет голодать, что снимет на время камень с моей чуткой и отзывчивой души, пронзенной стрелой милосердия, ибо мысль о том, что кто-то голодает, причиняет ей страдание. Но так ведь можно вообще превратить человека в некое мрачное…