Борис Мегрели - Именем закона. Сборник № 3

— Виктор Иванович, вернемся…

Он не дал мне договорить. Внезапно переменившись, он жестко сказал:

— Обождите! А то, что в квартире никаких следов насилия, борьбы, беспорядка? А то, что ничего, абсолютно ничего не пропало? Если Надю убили, должен быть какой-то мотив! И не ищите среди нас кровожадного убийцу. Ни один — ни я, ни Валентина, ни Татьяна, ни Герд, ни старик Голованов для этой роли не подходит.

— Напрасно вы так, Виктор Иванович. Я понимаю ваше состояние, но напрасно вы так. Давайте лучше вернемся к маршруту прогулки. Поверьте, это еще может пригодиться и следствию, и вам.

Он устало опустился на стул.

— Хорошо. Ленинский проспект, Каменный мост, площадь Революции и обратно. Нужны подробности?

— Желательны.

— Не сомневался. Шел мимо универмага «Москва», ВЦСПС, гостиницы «Спутник», магазинов «Фарфор» и «Обувь», кинотеатра «Ударник». В витрине «Москвы» были выставлены универсальные товары, «Фарфора» — фарфор, на «Ударнике» — афиша картины «Блокада». На площади Революции напротив метро посидел на скамейке.

— В котором часу вы там были?

— В половине второго. Посмотрел на часы, услышав бой курантов на Красной площади. Сидел минут сорок. Потом бродил по Красной площади, по улице Разина, вернулся назад, спустился на Кремлевскую набережную, дошел до Каменного моста, поднялся на мост и по Ленинскому проспекту возвратился домой.

— Вы вернулись домой в шесть, а позвонили в милицию только в восемь. Почему?

— Не знаю. Не могу объяснить. Я же сказал, меня словно подменили. Как будто не я руководил своими действиями. Иначе разве в такой ситуации я стал бы мыть посуду?!

— Какую посуду?

— Оставшуюся после гостей.

В эту секунду я в полной мере осознал, что значит выражение «меня чуть удар не хватил».

— Вы же сказали, что ничего не трогали!

— На столе было грязно, и пахло неприятно.

Я искал глазами бутылки, оставшиеся после вечеринки, но не находил их. Рахманин продолжал говорить.

— Мне казалось, что Надя откроет глаза и сразу прочтет на моем лице мои мерзостные мысли. Странное ощущение… Я взял из кухни таз, сложил грязную посуду, унес в кухню и стал мыть…

— Где бутылки?

— Не знаю. Когда я вернулся, на столе стояла одна бутылка. Из-под «Кубанской». Пустая. Я вынес ее на лестничную площадку. К мусоропроводу.

Я выскочил из квартиры, провожаемый осуждающим взглядом Каневского. Как же, в его время молодые люди бегали более степенно.

Бутылки не было. Вообще ничего не было на лестничной площадке — ни у мусоропровода, ни за мусоропроводом. Входя в квартиру, я осмотрел замки на двери. Это были замки-задвижки.

Я вернулся в кухню. Рахманин спросил:

— Что, нет?

— Увы.

— Наверно, Дарья Касьяновна взяла. Уборщица. Она всегда…

Последних слов Рахманина я не слышал. Я был уже в комнате. Каневский сердито смотрел на меня, Король — вопрошающе. В дверях квартиры я столкнулся со своим помощником Александром Хмелевым, которому я поручил опрос соседей.

— Саша, бутылка из-под «Кубанской». Уборщица Дарья Касьяновна.

Король подошел ко мне все с тем же вопрошающим выражением лица.

— Есть кое-что, — сказал я, но не стал ничего объяснять — не время и не место для объяснений. — Когда наступила смерть?

Король глазами показал на врача.

— Считает, между часом и двумя ночи.

Я торопливо поблагодарил и направился в кухню.

Когда я выбегал на лестничную площадку, мой взгляд зацепил дубленку на вешалке в прихожей. Стоял август, жаркий август. Я повернул назад и прошел в прихожую.

Новенькая дубленка с пышным воротником и опушенными рукавами пахла свежевыделанной овчиной.

— Вы поссорились с женой из-за дубленки?

Рахманин удивленно смотрел на меня и молчал.

— Ну хорошо. К вам пришли гости. Сели за стол. Выпили. Надежда Андреевна пила?

— Я запретил ей пить. Я сказал, что утром она будет умирать и проклинать все на свете. Так было всегда, когда она пила. Ее организм в последнее время не воспринимал алкоголя.

— Она послушалась вас?

— Да. Отодвинула от себя рюмку, сказав «да убоится жена мужа», вскочила и вытащила из шкафа новую дубленку. У меня все оборвалось внутри. Она потратила все наши сбережения — тысячу рублей, на которые мы должны были жить полгода, год, не знаю сколько. За пьесу гонорар неизвестно когда заплатят и заплатят ли. Она ходила перед нами как манекенщица, запахивая и распахивая дубленку. Она была очень красива. Дубленка ей очень шла. Я смотрел на нее с восторгом и раздражением одновременно. Как же так? Ничего не сказала, не посоветовалась, взяла и истратила все деньги в доме. И вдруг она сбросила дубленку на пол, небрежно, как тряпку. У меня разум помутился. Я встал, чтобы уйти. Валентина пыталась удержать меня, сказав: «Она же дурачится». Я что-то резко ответил. Надя что-то сказала. Вот и все.

В дверях стоял Хмелев. У Александра удивительная способность подходить бесшумно. Его лицо выражало крайнее недоверие и презрение к Рахманину.

— Сгинула Дарья Касьяновна, — сказал он. — Выбыла в деревню час назад. Сразу же после уборки. В отпуск.

Мне хотелось спросить, в какую деревню, но воздержался. Если Александр не сказал в какую, значит, не сумел узнать ее названия. Пока не узнал.

— Куда девались остальные бутылки? — спросил он у Рахманина.

— Не знаю, — ответил тот.

— Сколько их было всего, хоть знаете?

— Всего? Три. Две водки и одна бутылка рислинга.

Я зна́ком дал понять Хмелеву, что он потом выяснит судьбу остальных бутылок, и пригласил Рахманина в комнату.

У окна Король разговаривал со следователем прокуратуры Мироновой. Рядом с высоким Королем Миронова казалась миниатюрной. Модель скульптуры. Как все маленькие женщины, Миронова выглядела моложе своих лет. Нельзя было сказать, что она мать шестнадцатилетней девушки. Ее муж работал у нас в следственном управлении. Это она в юности подбила его вместе с ней поступить в юридический. Парень собирался стать геологом, уже в экспедиции ходил, но, видно, Миронова и в девичестве отличалась терпеливостью, когда хотела добиться своего.

— Здравствуйте, Ксения Владимировна, — сказал я Мироновой.

— Здравствуйте, Сергей Михайлович, — ответила она, протянув руку. — Не смотрите не меня с укором. Я опоздала, потому что я сегодня в отгуле. Хотела быть в отгуле. Приступим?

Дверь открыл седой, коротко подстриженный мужчина в накинутом на мускулистое тело халате.

— Доброе утро. Старший инспектор МУРа Бакурадзе, — сказал я.

— Разве что для милиции такое утро доброе. Проходите…

В гостиной лежали тяжелые гантели.

— Извините, что помешал вам укреплять здоровье.

— Ничего. Я на здоровье не жалуюсь. В свои пятьдесят два к врачам обращаюсь лишь за справкой для загранкомандировок.