Кармен Посадас - Добрые слуги дьявола

Часы по-прежнему показывали без четверти три, но Беатрис решила ускорить церемонию одевания, так как уже давно слышала звонок у парадного входа, голос Паньягуа, сказавший «добрый вечер», и другой голос, который расслышала не очень хорошо, потому что внезапно его заглушили другие звуки. «Как странно, кажется, будто кто-то открыл окно в мою комнату?» — удивилась Беатрис. Ее оповестил об этом не столько холод, сколько шум: она знала все звуки дома, и ей прекрасно известно, что ворвавшийся теперь внутрь глухой гул царит только на улице. Наверное, она сама неплотно закрыла окно… ну что ж, ничего страшного, квартал очень спокойный, никаких воров и грабителей, если кто и забирается иногда в дом, то только кошки. «Похоже, где-то неподалеку находится целое кошачье поселение», — мимолетно подумала Беатрис, ведь она уже не раз видела их тени, а один кот даже исхитрился проникнуть в дом. Но кошки ведь совершенно безобидны. И вежливы.

Беатрис снова отправилась в гардеробную. «Если не отыщутся зеленые туфли, придется надеть какие-нибудь черные, размышлять уже некогда. В каких же туфлях видел меня Паньягуа в ту последнюю ночь тридцать с лишним лет назад? Скорее всего это были туфли на каблуке с квадратными носами, такие были модны в то время. Однако не стоит надевать сейчас ничего подобного, в некоторых случаях лучше отступить от принципа Вечного Возвращения. В этом случае теория Ницше становится довольно опасной: там, где речь идет об обуви, мужчины ведут себя как настоящие фетишисты. Они терпеть не могут тупые носы и мощные каблуки, когда они в моде, а когда не в моде — сходят от них с ума. Так что осторожно: лучше выбрать что-нибудь другое».

Беатрис не могла решить, какие туфли выбрать — может быть, те, а может — эти, или, быть может, — другие, без каблука, они лучше подчеркнут чулки со швом, или те открытые, на небольшом каблучке… Вдруг она спохватилась: прошло много времени, нужно поторопиться, если она задержится еще, с Ферди случится удар в обществе Паньягуа и его спутника. «Хотя, наверное, он ушел от них, — думает Беатрис, — или как ни в чем не бывало улегся спать в какой-нибудь комнате». Он уже вытворял нечто подобное и раньше: Ферди просто душка, но он не имеет ни малейшего понятия о том, что такое жертва общественным приличиям. «Ферди, золотце? — позвала Беатрис, выглядывая в зал: три ведущие из него двери были открыты, и в комнатах темно. — Ферди, малыш?» Ладно, по крайней мере наверху его не оказалось, и дай Бог, он сидит сейчас в библиотеке и занимается гостями.

Интересно, кого же привел с собой Паньягуа? В последний раз, когда они говорили по телефону, он настоял на том, что придет с другом. «В наше время подобное заявление может означать лишь одно: очередной дезертир из мужских рядов», — сказала себе сеньора Руано, выбирая сережки. Она примерила перед зеркалом гранатовые: старомодные, это правда, зато прекрасно подходят к выбранному ей сегодня стилю «Вечное Возвращение». Выбрав золотые твердые браслеты без застежки, Беатрис Руано успокоилась, решив, что, кто бы ни был спутником Паньягуа, он, конечно же, не представляет опасности для ее интересов. «Не имеет значения, — с улыбкой размышляет она, — потому что, хотя Паньягуа, как многих чувствительных мужчин в наше время, угораздило влюбиться в мальчика (по какой другой причине он мог бы так настаивать на том, чтобы привести с собой этого мальчишку, которого я никогда в жизни не видела?), хотя он и потерян теперь для женского общества, без сомнения, воспоминания имеют над ним прежнюю власть». Мужчины, считала сеньора Руано, вполне способны предавать своих возлюбленных из плоти и крови и разбивать им сердце, но никто из них не может изменить доброму воспоминанию.

Беатрис повернулась перед зеркалом, чтобы рассмотреть шов на своих черных чулках. Еще одно преимущество Вечного Возвращения — ничто не остается неизменным. «Все повторяется в истории и в жизни каждого человека, но, к счастью, повторяется в вариациях», — думала она, глядя, как великолепно сидят на ее ногах чулки. При любом возвращении что-нибудь обязательно меняется: иногда в хорошую, иногда в плохую сторону. К счастью, в случае с чулками эти изменения положительны. Тридцать лет назад их качество было ужасным, они перекручивались и морщились на ногах, даже на самых безупречных. Теперь же, наоборот, даже шестидесятилетние ноги (конечно, не все, а лишь некоторые, — уточнила Беатрис) кажутся в них молодыми. Классическим движением, сохранившимся лишь в старых кинолентах, Беатрис, обернувшись, провела указательным пальцем по шву от икры до конца линии, скрывающейся под платьем. Так в прежние времена женщины проверяли, правильно ли надеты чулки.

Беатрис Руано улыбнулась. Она считала себя безгранично терпеливой женщиной. Возможно, это одна из причин, по которой она ненавидела часы, постоянно спешащие в никуда. Со времени их последнего разговора с Паньягуа (он позвонил вчера, чтобы спросить, может ли прийти с другом) Беатрис интуитивно чувствовала, не находя этому объяснения, — что-то изменилось в его отношении к ней. Потому-то она и решила сегодня пустить в ход чулки со швом и целый арсенал других средств обольщения. Беатрис не могла объяснить охватившее ее внезапно чувство тревоги. «Да, сеньора, конечно, сеньора, вот увидите, я нашел отличное решение», — сказал ей вчера Паньягуа. Слова были безупречны, так же как и тон, но все же в его голосе проскользнули едва уловимые нотки, оповестившие Беатрис о том, что ей придется употребить все свое обаяние, чтобы вернуть Паньягуа к прежней безусловной покорности. В действительности именно необходимость снова завоевать его и поставить себе на службу заставила Беатрис согласиться, чтобы Паньягуа пришел с другом, кем бы тот ни был и какие бы отношения ни связывали их. Беатрис, старое плотоядное растение, предпочитала держать соперников поблизости, чтобы иметь возможность оценивать их силы, присматриваться и иногда даже покусывать.

Лицом к лицу с противником Беатрис еще ни разу не проиграла сражения, она была уверена в своих силах: инстинкт подсказывал, что, как только Паньягуа окажется рядом с ней, весь остальной мир снова перестанет для него существовать. Так было всегда.

Беатрис Руано закрыла дверь в свою комнату и пересекла зал. Прежде чем выйти на лестницу, она, скорее по привычке, чем из кокетства, взглянула на себя в зеркальный циферблат часов Сальвадора, как делала тысячи раз перед боем. Однако сегодня Беатрис не удалось увидеть свое отражение с прежней отчетливостью. Она пыталась улыбнуться, но ее улыбку портили тени, которых, совершенно точно, раньше там не было. Беатрис остановилась: она была готова поклясться, что стрелки часов изменили положение и уже не показывают дружелюбное «без четверти три». Если стрелки и передвинулись, то едва заметно, всего на несколько сантиметров — в положение «без десяти три», но теперь в циферблат стало невозможно смотреться — мешала тень от стрелки, из-за чего Беатрис Руано и заметила перемену. Вдруг она вспомнила про открытое окно: может быть, забрался кот? «Что за глупости, — сказала она себе, — где это видано, чтобы кот — даже если он и пробрался в дом (что маловероятно) — мог завести часы?» И, чтобы убедить себя в этом и в том, что часы Сальвадора так же безжизненны, как их хозяин, Беатрис Руано, словно врач, прослушивающий больного, наклонила голову к деревянному корпусу, пытаясь расслышать в нем биение жизни. Внутри все тихо.