Кармен Посадас - Добрые слуги дьявола

«Конечно же, мне показалось, — подумала она, — ничто не меняется в этом доме».

Никто уже не помнил, зачем была построена эта зеркальная галерея, ведшая от главного входа в библиотеку и так нескромно позволявшая видеть приближавшихся гостей, тоже, в свою очередь, имевших возможность наблюдать за хозяевами дома. Несмотря на частое упоминание своего мужа, Беатрис не помнила его действительных слов, потому что она, как многие вдовы, исказила их за долгие годы, создав множество фраз и сентенций, выгодных ей самой: «Сальвадор всегда говорил то-то», «Мой муж никогда бы не допустил того-то» и т. д. Тень мужа превратилась в конце концов в куклу, говорившую лишь ее устами. Однако некоторые слова настоящего Сальвадора Руано не умерли, потому что они жили в одной из самых характерных особенностей дома. «Эта зеркальная галерея похожа на охотничью засаду в ущелье, — некогда сказал он, и это утверждение по-прежнему оставалось в силе. — Гости — назовем их условно «дичь», — переступив порог, вынуждены войти в коридор, позволяющий следить за каждым их движением. В то же время они могут сами видеть охотника, наблюдающего за ними из своей засады в библиотеке, потому что в отличие от дикой природы в этом доме каждый — охотник и каждый — дичь, выслеживающий и выслеживаемый одновременно».

Много лет спустя зеркальная галерея по-прежнему оправдывала слова сеньора Руано, играя роль, для которой была создана. Хотя вся жизнь Беатрис представляла собой постоянную смену городов, любовников, увлечений, по какой-то причине, в которую она предпочитала не вникать, дом оставался неизменным и полным пятен, дававших о себе знать через несколько дней после ее возвращения. Неизменной оставалась и эта предательская галерея, испытание которой проходили и гости, и сами хозяева — так же как сейчас Беатрис, направлявшаяся по ней в библиотеку. Дальнозоркость позволяла ей прекрасно видеть все издалека: за первым поворотом она уже ясно различила силуэт Паньягуа и другого мужчины, должно быть, его друга. Оба стояли к ней спиной: молодой человек смотрел в окно, а Паньягуа у книжного шкафа, вероятно, разглядывал книги, чтобы скоротать время. «Очень похоже на Паньягуа», — подумала Беатрис и, присмотревшись ко второму силуэту, отметила, что, должно быть, он очень красив. Она умела безошибочно распознавать красоту по стати и по посадке головы, и поэтому, будто мужчина, спешащий обогнать идущую впереди хорошо сложенную женщину, чтобы увидеть ее лицо, ускорила шаг. Войдя в библиотеку, Беатрис успела сделать две вещи — приглушить свет (по ее словам, несомненно, позаимствованным из какой-нибудь давно прочитанной книги, она всегда принимала гостей в полумраке и обязательно под розовым абажуром) и отметить с улыбкой, что Ферди в комнате нет. «Тем лучше, — сказала она себе, — хоть раз малыш оказал мне услугу своим бегством».

— Здравствуйте, Паньягуа, только не говорите, что вы не слышали моих шагов, — рассмеялась Беатрис, протягивая гостям обе руки в знак приветствия. Паньягуа и Мартин обернулись, чтобы поздороваться с хозяйкой.

— Черт возьми, извини, подруга, видать, я неправильно тебя поняла: мне показалось, ты сказала «Лопе де Вега», а не «Вентура де ла Вега», клянусь матерью. Ведь это просто издевательство над людьми — давать улицам похожие названия… Ну да ладно, не напрягайся, отвезу тебя домой — нет поблем. Давай, садись… чего ты так уставилась на мостовую, подруга? Потеряла что-то? Эй, с тобой все в порядке?

Инес вздрогнула и, подняв глаза, спросила: «Что?», но тут же снова устремила взгляд в землю: один раз поддавшись искушению, она уже не в силах преодолеть этого притяжения. Глупая, глупая Инес, ведь ей прекрасно известно, что если не держать голову высоко (как делают все взрослые), то опять увидишь паутину теней, манившую тебя в детстве, когда ты смотрела вечером на улицу из окна своей комнаты на втором этаже. Даже теперь, тридцать лет спустя, Инес помнила каждый их штрих, выученный наизусть за бесконечно долгие вечера, проведенные в детстве у окна в ожидании Беатрис, когда ее мать была для нее мамочкой и прощалась со своими кавалерами у дверей, посылая им воздушные поцелуи («Пока, дорогой, позвони мне завтра… хотя нет, лучше я сама позвоню тебе на днях»).

Инес попыталась оторвать взгляд от мостовой: «Что может подумать про меня эта милая таксистка? (Кстати, по-моему, я все же предупредила ее, как всегда: «Мне нужно на улицу Лопе де Вега, а не на Вентура де ла Вега…») Конечно же, она не подозревает, почему я стою как вкопанная, глядя на мостовую. Еще подумает, что я тронулась умом… Лучше поскорее сесть обратно в такси, пока не появилась в этой паутине теней та, что способна окончательно парализовать меня. Садись в машину, Инес, пока не появилось самое ужасное видение — твоя тень, раскачивающаяся на карнизе в одной рубашке от пижамы, пьяная до безобразия и кричащая: «Поклянись мне, мама, что никогда его больше не увидишь, поклянись мне своими мертвыми!» С чего это мне полезли в голову такие мысли, будто я никогда не возвращалась с тех пор в дом своей матери? Ведь я была здесь тысячу раз, и даже ночью, как сегодня… Да, но мне никогда не приходилось приезжать сюда помимо своей воли, по чистой случайности. Что за мистика!» («Эй, подруга, ты чего? Я уже выключила счетчик, так что давай, садись скорее, поехали».) Но Инес не двигалась с места, как оробевшая девочка.

Мелькнувшая тень кота заставила ее взглянуть вверх. Ей показалось, будто огромный, как собака, кот выскочил из окна комнаты ее матери на втором этаже. «Во времена моего детства, — думает Инес, — ничего подобного не случалось». Тогда дом был наполнен светом и смехом веселившихся людей — мужчин, которых она ненавидела, потому что была еще слишком мала, чтобы понимать, что хохот и громкие голоса в тысячу раз лучше пришедшего им на смену приглушенного шушуканья ее матери и Альберто. «Поклянись, что ты вычеркнешь его из своей жизни, как он вычеркнул меня из своей, поклянись, что возненавидишь его, как я его ненавижу…» Тень девочки раскачивалась на карнизе взад и вперед, угрожая броситься вниз и покалечиться, разбиться вдребезги, если это необходимо для того, чтобы мама провела ночь рядом с ней, а не с Альберто. «О нет, — думала Инес, — пусть лучше она проводит ночи не дома, чем слышать их просачивающееся сквозь стены страстное дыхание. — Да что это я, — спохватилась она, — все это фантазии, призраки… я никогда не слышала ничего, кроме их смеха в кафе «Бруин». О, что может быть отвратительнее малины? Трудно даже представить».

— Черт возьми, какой потрясный парень! — вдруг сказала таксистка. Инес обернулась: девушка сидела на крыле автомобиля и указывала ей на одно из окон дома Беатрис. Она достала откуда-то бутылку воды и пила, словно решив устроить себе длительный перерыв.