Дмитрий Стрешнев - Крутой секс

Как только Костик и опустившийся интеллигент Шашко оторвались от распростертого на полу Колькиного тела, они, тесня друг друга, высунулись в окно в надежде разглядеть, куда улетел чемоданчик. После непродолжительного разглядывания романтического ночного пейзажа они убедились, что чемоданчик бесследно исчез.

— Ну, ты козел! — сказал Костик, с ненавистью глядя на Шныря. — Тебе за это надо всю вывеску разбить!

На самом деле драться Костик не любил, потому что не умел. Шнырь этого не знал, поэтому на всякий случай отступил назад и попытался оправдаться:

— А я здесь причем? Это все Колька Халява.

— А этого придурка вообще придушить мало! — категорически заявил Костик.

Но душить уже было некого: придурок таинственным образом исчез.

— Кажется, придурки мы оба, — сказал Костик.

Когда они с Шнырем суматошно пробирались вниз по темной лестнице, тщетно пытаясь опередить друг друга, Костик успел поведать одну из своих бесчисленных историй:

— Главное, отдавать себе отчет в том, что бывают ситуации и похуже. Мой знакомый, Вася Куликов, в новогоднюю ночь поссорился с женой, хлопнул дверью и ушел из дома. Навсегда. В гадком настроении долго ловил на улице такси. Наконец поймал. Залезает в салон, страшно злой. Вдруг видит: водитель в трусах и ботинках «Что это с вами?». «Жена из дома выгнала». У Феди настроение сразу улучшилось. «Поверните, пожалуйста, обратно. Вон к тому дому»…

В это время Сева, сжимая потными от страха руками ржавое железо, полз вверх по пожарной лестнице, а следом за ним полз профессор Потапов. Добравшись до самого верха, Сева оглянулся и увидел, что профессор изрядно отстал.

— Аркадий Марксович, поторопитесь!

— Эта ситуация напоминает известный софизм о том, что Ахилл никогда не сможет догнать черепаху, — задыхаясь, сказал профессор.

— Поторопитесь, Ахилл! Черепаха вас ждет.

Сева подал профессору руку и втащил его на крышу.

— Высоко же мы забрались! — сказал Аркадий Марксович и присел на жестяной вентиляционный гриб.

Перед ними до самого дальнего предела, за которым начинается небо, рассыпался бисер огней никогда не утихающего города.

— Красиво! — сказал профессор. — Помните, у Филострата: «Это, о мальчик, зовется перспективою». Вот так же, наверное, когда-то сиял и красовался над Евфратом Вавилон… Эх! — воскликнул он тут же с неизбывной горечью. — Как же мы не уберегли нашего дорогого Филиппа Марленовича! А ведь в ближайший четверг мы собирались праздновать юбилей нашего института у него в гараже!.. — Аркадий Марксович схватил Севу за руку и срывающимся голосом сообщил, как что-то очень важное: — Мы с Филиппом мечтали из «Красной Пресни» сделать «Красную Песню», а из «нотариальной конторы» — «наркоту»!..

— Вы больной, я вам об этом уже сообщал! — сказал Сева, испуганно отстранившись.

— Интересно, продолжал Потапов, не слушая его, — какую букву оторвал Марлен, когда упал? Представляете, если это, к примеру, буква А в слове «Салон»? Какая прекрасная смерть!.. Он всегда мечтал снять с вывести Novotel букву V. Представляете, получилось бы: «Ноу отель», то есть: «Не-отель»!

— Профессор, у вас комплекс! — предупредил Сева.

— М-да? — отозвался профессор. — Раньше это называлось мечтой. Правда, говоря откровенно, — продолжал он, — хоть Филипп и был ученым с большой буквы У, но вместо Акутагава Рюноске мог запросто брякнуть:

Акукагава — и из экзотического японского писателя получался, понимаете ли, какой-то шут гороховый… М-да, кругозором Филипп не всегда блистал… Но все же, какие ужасные люди отняли его у нас! И это — в стране, которая первой полетела в космос! Какая быстрая деградация! Я просто раздавлен… Впрочем, это пустяк по сравнению с гибелью Атлантиды. Гомер сказал бы: совершилася Зевсова воля.

— Послушайте, — сказал Сева, которому начали надоедать излияния профессора. — Может все-таки продолжим поиски Кати? Или вы забыли, по какой причине мы здесь оказались?

— Правильно! — воскликнул профессор. — Извините меня, Всеволод, за эту минуту непростительной слабости.

Он вскочил на ноги и зашагал по крыше, словно лунатик.

— Где же эта вывеска, которая указывала нам путь?

Увы! Нужной вывески не было видно. Слева сияло:

«Моментально переведем ваши деньги!», справа:

«Ингосстрах платит всегда!»

— Только у нас может быть нечто подобное, — заметил профессор, указывая на вторую надпись. — После этого можно не удивляться, если увидишь где-нибудь рекламу вроде: «В нашем ресторане моют тарелки!».

Они дошли до края крыши и остановились.

— Куда делся былой московский простор? — патетически воскликнул профессор, обозревая безбрежную картину крыш и стен. — М-да, простор имперских площадей закончился вместе с империей! Наши внуки будут думать, что газон — это такой зеленый пластмассовый коврик возле ресторана, о который вытирают ноги. А слово «сквер» войдет в исторические словари. Не город, а сплошная недвижимость. Зачем, скажите, нужны все эти шикарные небоскребы? Мне больше по нраву зеленые уютные площади.

— Вы что, газет не читаете? — спросил Сева. — Городские начальники говорят, что Москва должна стать городом богатых.

— Позвольте, а как же я? Я здесь всю жизнь живу. Это же мой город!

— Значит, проморгали вы свой город.

— По-вашему, скажем, и Петровско-Разумовский парк снесут? — спросил профессор, хватаясь за сердце.

— Конечно, — сказал Сева, пожав плечами. — А вы думали: Москва станет Парижем или Берлином? Откуда такая самонадеянность? А почему не Каракасом? Потом Каракас снесут — и, может быть, построят Нью-Йорк, а вашей Москвы уже больше нет. успокойтесь.

— Каракас, Каракас!.. — горько прошептал профессор.

— Ладно, Аркадий Марксович, я пошутил, — на всякий случай сказал Сева.

Профессор вдруг схватил Севу за руку.

— Что с вами? Вам плохо? — всполошился Сева.

— Нет-нет, но мне показалось… вон там… Нет, не может быть!

— Да в чем дело, объясните!

— Только вы не смейтесь, Всеволод. Там кто-то был. Вроде как человек, но у него был хвост!

— Профессор!

— Да-да! Я же говорил, что вы не поверите!

— Почему же, Аркадий Марксович! — насмешливо сказал Сева, желая его подразнить. — Разве вы не знакомы с теорией Дарвина? В школе не учились? А еще профессор! Видимо, какие-то существа нашли более экономный способ передвижения в условиях мегаполиса двадцать первого века и отрастили себе нужные конечности.

— Я знаком с теорией господина Дарвина, но жизнь показывает, что любая эволюция имеет свои границы. Почему-то не все рыбы смогли вылезти на сушу и почему-то нельзя вырастить пшеничные зерна величиной с грецкий орех. Все теории объясняют наш мир лишь частично. И даже (профессор придвинулся к Севе и возбужденно задышал) даже теория существования бога, как ни смешно… или как ни страшно, не в состоянии все объяснить!..