Фридрих Незнанский - Выбор оружия (окончание)

— Больше. Тебя в семьдесят восьмом выслали. А мы последний раз виделись тогда, в кочегарке. Это был семьдесят пятый. По телевизору смотришь иногда на артистов и думаешь: как же быстро они стареют! Потому что их раз в два-три года видишь, а себя — каждый день. И кажется: да все тот же. Оказывается, нет... Ну, здравствуй Гарик!

— Здравствуй, Сашка!

И они обнялись. Сдержанно. По-мужски. Похлопали друг друга по спине. Старые друзья после двадцати двух лет разлуки. Надо же...

— Что же мы тут торчим на проходе? — спохватился Турецкий. — А не закатиться ли нам... Но, может, у тебя дела? Ты же бизнесмен. Время — деньги.

Никитин взглянул на часы, ненадолго задумался и решительно сказал:

— Никаких дел! Такие встречи бывают не каждый день. Ты сказал, что не узнал бы меня, если бы не знал, что я — это я. А как ты вообще узнал, что я в Москве? И ты почему в Москве? Ты же в Питере жил.

— Все расскажу, — пообещал Турецкий. — Разговоров у нас с тобой будет сегодня — не на час. И вот от чего ты обалдеешь... Ты даже представить себе не можешь!

— Да я уже от нашей встречи обалдел, — улыбнулся Никитин.

Хорошая у него была улыбка. Умная, не высокомерная. Наоборот — предназначенная такому же умному, как и он сам, человеку. Доверительная. Располагающая к себе. Как бы уравнивающая его с собеседником.

— Это семечки, Гарик! Ты от другого офонареешь. От того, что наш разговор — не весь, конечно — будет иметь самое непосредственное отношение к твоим делам. К твоему бизнесу!

— Да ну? — не поверил Никитин.

— Представь себе.

— Ты меня заинтриговал. Куда поедем?

— В Домжур, конечно. В Дом журналиста, — объяснил Турецкий. — Там очень симпатичный пивбар. И народу сейчас немного.

— В пивбар? — удивился Никитин. — Ну нет! Ресторан там хороший?

— Спрашиваешь! Такого филе по-суворовски, как у них, даже сейчас нигде не найдешь.

— Вот там и посидим.

— Но... — Турецкий замялся. — Знаешь, Гарька, пивбар — куда ни шло. А ресторан не потяну. Полоса такая...

Никитин нахмурился.

— Турок! Ты ли это? С каких это пор мы начали считаться? Или ты думаешь, что я не смогу заплатить за кабак?

— По твоему виду не скажешь. Не просто заплатить, но и купить его целиком можешь.

— Договорились. Куплю. И посидим за счет заведения. Обмоем покупку. Согласен?

Турецкий засмеялся.

— Ты всегда был таким. Неординарные решения. Извини. Ты просто не знаешь сегодняшнюю Россию. У нас сейчас жизнь — шакалья. Урвать кусок — и в кусты. Скоро уже совсем как немцы начнем: каждый платит за себя. Конечно, согласен. Тем более что у меня есть чем расплатиться с тобой за любую выпивку.

— Чем же?

— А что сейчас самое дорогое?

Никитин задумался, предположил:

— Верность? Дружба? Любовь?

Турецкий лишь головой покачал.

— Ну, чистый шестидесятник. Только в Южной Африке пара таких и осталась, не больше. Ты бы еще сказал: свобода. Нет, Игорек. Информация. Поехали.

— Возьмем такси?

— Зачем? Я на машине.

— Но если мы выпьем...

— А я ее возле Домжура и брошу. Завтра заберу. Знаешь, в чем преимущество старых «Жигулей» перед новыми «мерседесами» или даже «порше»?

— В чем?

— В том, что они на хрен никому не нужны.

«Шестерка» Турецкого оправдала все самые лучшие его ожидания. Минут десять он безуспешно гонял двигатель стартером, пока окончательно не посадил аккумулятор. Потом еще с четверть часа чистил свечи. И еще минут двадцать мотался по площадке перед «Космосом», уговаривая кого-нибудь дать ему «прикурить». И когда наконец «жигуль» завелся, торжествующе объявил Никитину:

— А все-таки иногда оно вертится! Прошу садиться...

Пока выворачивали на проспект Мира, пока тащились по нему со скоростью ломовой лошади, пока крутились по Садовому, подъезжая к Дому журналиста (Турецкий намеренно выбрал самый длинный и забитый машинами путь, чтобы дать время и себе и Никитину освоиться с ситуацией), Турецкий поведал старому другу историю своей жизни.

У каждого человека есть несколько вариантов трактовки своей судьбы: хвастливый, анкетнообъективный и слезный. Турецкий не стал искушать судьбу и выдумывать себе какую-то совсем новую биографию. Во-первых, легко было проколоться на мелочах (а в том, что Никитин умел вполне профессионально анализировать информацию, у Турецкого сомнений не было). Во-вторых, неизвестно было, что Дорофеев рассказал Никитину о своих контактах с «Глорией» и лично с Турецким — многое мог рассказать, хоть и не все. А если так, тут вообще было минное поле. Поэтому Турецкий положил в основу своего рассказа средний вариант, объективный, разумеется — с элементами некоторых преувеличений и недоговоренностей.

По этому варианту выходило так. После ЛГУ отправили его по распределению в Лугу, под Ленинград, в районную прокуратуру, помыкался там года полтора, потом в отпуске познакомился с симпатичной москвичкой, женился, прописался в ее квартиру, с трудом оформил перевод в Москву. Пахал в Мосгорпрокуратуре, потом перевели в Г енпрокуратуру — не за особые заслуги, а так — молодых кадров там не хватало. И до последнего времени там и вкалывал. Дослужился до «важняка», но тут пришел новый и. о. генпрокурора, всех поставил на уши, пришлось уйти. Спасибо, взяли обозревателем в «Новую Россию». А потом — снова полный поворот кругом: и. о. посадили — под следствием до сих пор, пришел новый генеральный, начал собирать разогнанные кадры, вспомнили и о Турецком. Вернули на прежнее место — старшим следователем по особо важным делам. И все бы ничего, но потянула его нелегкая за язык — неудачно выступил на одном международном симпозиуме... «Только не спрашивай на каком, ладно?» В общем, обвинили, что сорвал мероприятие, санкционированное главами четырех ведущих стран мира, назначили служебное расследование. Сначала хотели вообще вышибить, потом решили погодить — отправили в отпуск без сохранения содержания. По существу, отстранили от работы на период расследования. Гуляй, Вася!

— Вот и гуляю, — заключил Турецкий, залезая правыми колесами «жигуленка» на тротуар в узком проезде возле Дома журналиста. — Приехали!

Он помахал журналистским билетом перед швейцаром, небрежно кивнул в сторону Никитина: «Со мной!» И через две минуты они уже сидели в углу почти пустого прохладного зала знаменитого некогда ресторана Домжура. Турецкий выложил из заднего кармана джинсов на стол все свои документы и, извинившись, пошел смывать следы борьбы со своим «жигулем». Вернувшись, он отметил, что Никитин даже не прикоснулся к его документам: школа! Они просто были сдвинуты официантом на край стола, а все остальное пространство было уставлено тарелочками, судками, бокалами и рюмашками, кучей закусок и парой бутылок — французского и шотландского виски.