Елена Яковлева - Шутки в сторону

— А при том… Если тебе наплевать на детей твоего любовника, то мне плевать на твоих. Нужно же как-то прекратить этот маразм!

Нашла кого сравнивать: себя с Катькой! Что у них общего? Что общего у воздушной покладистой Катюхи с этой разукрашенной телкой в лопающихся на заднице джинсах? Ольга вдруг почувствовала, как в ней закипает злость, и не только к себе и скандальной Веронике, но и к Караянову, этому неугасимому светилу, тускнеющему на глазах. Ольга демонстративно неторопливо надела бюстгальтер и принялась спокойно натягивать колготки, не обращая внимания на индюшиный клекот профессорской дочки, которая от подобной наглости зашлась в истерике.

Наконец, исторгнув последнее проклятие, она скрылась за дверью. На улице резко газанул ее автомобиль, и все стихло.

Ольга застегнула последнюю «молнию» и пошла к выходу, не обращая внимания на профессора Караянова. Он крикнул ей вслед:

— Постой, я тебя отвезу!

Но она не остановилась, а побежала. Быстрей, быстрей, не оглядываясь. Впервые она ослушалась профессора Караянова!

Ольга добралась домой только около часа ночи. Ей пришлось долго идти от караяновской дачи до какого-то полузаброшенного полустанка и около двух часов ждать электричку.

Вид темных окон собственной квартиры нисколько ее не обеспокоил: Катя, безусловно, уже спала. Ольга представила себе дочку, уютно свернувшуюся в постели, и слезы выступили на ее глазах — так захотелось прилечь с ней рядом и выплакать свою обиду.

В подъезде остро пахло горелым, под ногами неожиданно захлюпала вода. С чего бы это? Объяснение безобразию обнаружилось быстро: какое-то хулиганье опять подожгло почтовые ящики — уже второй раз за последний год! Ольга посмотрела на свой — под номером девяносто шесть — и тяжело вздохнула: зеленая металлическая коробка закоптилась до черноты и покоробилась. Что ж, одно к одному.

Поднялась на четвертый этаж, открыла дверь квартиры, включила свет в прихожей и осторожно заглянула в комнату дочери: Катина кровать была пуста!

Вторник в редакции «Курьера» начался привычно — с планерки. Редактор, именуемый в глаза и за глаза Петровичем, пребывал явно не в духе. Что вообще-то было ему несвойственно. Несмотря на респектабельную внешность, он напоминал студента, вечно сдающего сессию «на шару». И это в дополнение к густой каштановой шевелюре, аккуратно подстриженной бородке и массе других достоинств. Он с аристократической небрежностью носил элегантные костюмы, под которыми невольно угадывалось крепкое мускулистое тело спортсмена, о котором лучше не вспоминать, иначе в голову полезет черт-те что…

Время от времени кто-нибудь из лучшей половины журналистского корпуса газеты «Курьер» по уши влюблялся в Петровича — до заламывания бледных рук, мечтательных взглядов и прочих глупостей, без серьезных последствий. А у Светланы «процесс пошел». Они однажды завалились с ним в постель в гостиничном номере во время конференции в Москве, а потом, не сговариваясь, легко забыли о ночи романтических безумств. И каждый побрел по жизни дальше, гордо неся свой имидж: Петрович — примерного семьянина и любвеобильного отца трех малолетних детей, а Светлана — отъявленной феминистки, для которой не существовало никаких табу.

В тот злополучный день, начинавшийся вполне традиционно — если не считать дурного расположения духа обожаемого руководства, — Светлана Коноплева, обозреватель газеты «Курьер», весьма привлекательная натуральная блондинка двадцати семи лет от роду, была близка к тому, чтобы повторить случайный эпизод в гостинице, по взаимному соглашению, разумеется. И объяснение этому сумасбродству нашлось вполне прозаическое: полгода назад последний, по счету третий, гражданский муж покинул ее в страшной спешке, а их неземная любовь расползлась, как старый халат, который едва успеешь зашить в одном месте, а рядом уже новая дырка.

Петрович обвел собравшихся по-отечески строгим взглядом.

— Мужики, опять полно халтуры. Это не газета, а какие-то «Веселые картинки».

Явный намек на работу фотокоров: в последнем номере на снимках совершенно ничего нельзя было рассмотреть — то ли лыжный забег, то ли расстрел декабристов, — но претензии скорее следовало адресовать типографии.

Светлана незаметно отключилась. Сначала размышляла о текущих редакционных делах, потом перешла на неопубликованный материал и наконец сконцентрировалась на последнем муже. Да уж, чего-чего, а настоящего мужского начала, того, что у Петровича написано на лбу крупными буквами, тому явно не хватало. А уж в дни, непосредственно предшествовавшие их решительному объяснению и расставанию, у него и вовсе было выражение лица принародно кающегося грешника.

Собственно, она даже не заметила, как закончилась планерка, и, когда все задвигали стульями, тоже поднялась, зажав под мышкой толстый ежедневник. Тут ее и окликнул редактор. Причем сделал это в свойственной ему манере, копируя Мюллера из «Семнадцати мгновений весны»:

— А вас, Коноплева, я попрошу остаться…

Светлана со вздохом вернулась на место: разговор с глазу на глаз скорее всего предвещал отнюдь не романтическое свидание, а какое-нибудь срочное поручение.

Подход у Петровича был, как всегда, персональный.

— Отличный пиджачок, — заметил он с улыбкой, — тебе идет.

В пиджачке Светлана ходила второй месяц, но сочла за благо поблагодарить шефа за комплимент, понимая, что это не более чем прелюдия к деловому разговору.

Так и оказалось. Петрович порылся в бумагах на столе и протянул ей листок с записанным на нем номером телефона:

— Я тебя попрошу, свяжись с фирмой «Квик», нужно сделать платный материал.

— Опять? — Светлана была близка к тому, чтобы основательно вспылить.

Она терпеть не могла платные материалы, так называемую «непрямую» рекламу, хотя вроде бы и газете, и авторам подобных публикаций они сулили немалую материальную выгоду. И все же, когда ей случалось писать славословия новым отечественным буржуа, незамедлительно возникало брезгливое чувство, будто ее под них попросту подкладывали. В ней говорила отнюдь не классовая непримиримость, скорее — профессиональная. Заказчик, как правило, оказывался капризный, с претензиями и за свои деньги желал получить рекламу на полную катушку. Нынешние нувориши, имеющие весьма отдаленные представления о журналистском хлебе и газетной специфике, зачастую невежественные и хамоватые, цеплялись буквально к каждой запятой, из-за сущих пустяков требовали по нескольку раз переделывать готовый материал, да и вообще могли неожиданно передумать и в любой момент снять статью из номера. Короче, вели себя, как подгулявшие купчики в загородном ресторане.