Александр Щелоков - Генеральские игры

— Ты совсем отца за дурака держишь. — Гоша продолжал сохранять насмешливость. — Он ментов поднимать не будет. Он шепнет Сундуку…

— Почему сразу не контейнеру? Это ящик побольше.

— Ты что?! — Гоша зашелся звонким криком. — Тебя что, пыльным мешком трахнули?

Чего-чего а такой тупости от похитителя он не ожидал и начал терять выдержку. Именно этого Лунев и добивался. Он придвинулся к Гоше и наступил ему на ногу.

— Ты невежливый мальчик. Придется тебя учить.

— Больно! — огрызнулся Гоша. — Отпусти!

— Отпустите, — подсказал Лунев. — И ещё добавь: «Пожалуйста».

Гоша, стиснув зубы, молчал. Лунев нажал на его ногу ещё сильнее.

— Отпусти… те…

Лунев продолжал нажимать.

— Пожалуйста…

— Ты способный мальчик, — похвалил Лунев и убрал ногу. — Жаль я твоим воспитанием занялся поздно. А теперь, что ты о Сундуке сказал?

— Ты что, нездешний?

— Ага, — качнул головой Лунев, — мы тульские. Оружейники. Про ТТ слыхал? Так это наше производство. Отдыхали тут у вас. Дорого все. Поиздержались. Инфляция. Надеемся, твой папа на обратную дорогу подкинет. С закусью и выпивоном…

Говорил он шутовски, но Гоша уже не воспринимал юмора.

— Сундук — авторитет. За меня он любому шкуру спустит. Я не треплюсь.

Лунев сцепил пальцы и подергал руками, словно хотел разорвать сцепку.

— Вице-мэр Шакро и Сундук, вот так, да?

— Да, вот так!

Лунев уже окончательно понял, что Гоша на «взводе». Еще в школе тот проглотил «колесо» — таблетку амфетамина, — и накативший кайф ещё не улетучился. Но действие наркоты медленно ослабевало. Розовощекость постепенно угасала, кожа серела, становилась землистой. Голос утрачивал возбужденность, и слова Гоша стал произносить невнятно.

— Разреши-и, а-а? В кармане таблетки. Дай одну…

— Ну вот, ты меня начал радовать. — Лунев ткнул Гошу носком ботинка под ребра. Накативший приступ злости заставил повторить удар ещё раз. — Думал, ты так и будешь в балдеже до вечера.

Гоша лег на спину и застонал от злости и боли. Трещина на потолке, в которую он вперил взор, стала двоиться, мучительная тяжесть опоясала голову железным обручем, в животе под ребрами справа, где располагалась печень, будто торчал вбитый по самую головку гвоздь боли. Пальцы рук мелко подрагивали.

— Дай таблетку-у… Иначе подох-хну…

— Почему «иначе»? Подохнешь в любом случае. Но мне важно, чтобы это случилось не в то время, когда ты балдеешь от кайфа, сейчас.

— Дай таблетку-у…

Лунев присел на ящик, стоявший в углу, так чтобы получше видеть лицо Гоши.

— Расскажи, как ты убивал капитана Прахова.

— Дай таблетку!

— Не думаю, что сейчас тебе это надо. Придется подождать.

— Чего ждать? Пока нас не найдут? Нас уже ищут.

Гоша старался подбодрить себя.

— Нет, подождем другого. Пока ты придешь в себя. От таблеток твои мозги переместились ближе к животу и яйцам. Потому у тебя мысли о том, как пожрать да повалять потаскуху.

— Ай-ай! А ты не жрешь? Ты не валяешь? — Гоша кричал визгливо, словно скрипели петли плохо смазанной старой двери.

— Жру, согласен.

— Тогда в чем меня упрекаешь?

— Ты слыхал слово «подонок»? Так вот, оно относится к тебе. В собственном представлении ты — супермен. Накачанные мышцы, образование, иностранные языки. Целых два, верно? Бацаешь на гитаре. Что-то сочиняешь и поешь. Бард. Ко всему сын своих родителей. Важных людей. Тебя даже в армию не приписали. Лично военком товарищ генерал Дерюгин приложил силы, чтобы мальчика не призвали. Как можно — сын такого папы! А ты всего-навсего продолжение зла в третьем поколении. Твой дед — это зло вчерашнее. Офицер управления Дальстроя. Подручный палача Никишова, друг палача подонка Гаранина. Твой отец — сегодняшняя беда. Вице-мэр. Друг Сундука, покровитель ворья и сам вор. А ты несчастье России завтрашнее. Дерьмо, которое имеет претензии на власть, не сделав ничего полезного в жизни. А я, Гоша, отношусь к тем, кого в прессе называют «каждый гражданин». При этом «каждый гражданин» обязан платить налоги на содержание таких сволочей, как твой папа, брать в руки оружие для защиты сраной власти, которая принадлежит таким, как твой дед, папа и ты сам. Так вот, каждый гражданин, каждый, кого вы превратили и продолжаете превращать в безмолвную скотину, должен давить таких, как ты, словно тараканов. Теперь хватит. Я задал вопрос: как ты убивал капитана Прахова?

— Я не убивал! — Гоша впал в истерику. Его трясло. — Это Шуба. Он душил…

— А заточка?

То, что произошло, Лунев никак не ожидал. Гоша истошно заорал, как в кинофильмах орут каратисты, бросающиеся в атаку, резко вскочил, в один прыжок достиг окна и вымахнул в него, будто нырял с вышки в воду.

Он упал на штабель полусгнивших шпал. Из одной торчал ржавый металлический прут…

Гоша упал на него плашмя, и железо пробило его насквозь.

Гоша умирал мучительно и долго. Стержень проткнул его грудь, пройдя рядом с сердцем. Гоша лежал на спине, как насекомое в коллекции, насаженное на булавку. Боль, невыносимо острая, заставляла тело содрогаться в конвульсиях. Кровь из груди через рану почти не выходила: металл плотно её закупорил. Кровь шла изо рта с каждым новым выдохом. Сознание, и без того сумеречное, временами исчезало совсем. Открытые глаза Гоши видели, как темнеет диск солнца, словно на него набегала тень. Свет дня мерк, и Гоша улетал глубоко в звенящую тишину. Потом внезапно открывал глаза и снова видел солнце, видел ржавый стержень, торчащий из груди, и боль снова возвращалась к нему, острая, неутолимая. Гоша стонал, и красная пена со сгустками крови выплескивалась изо рта.

Гоша умирал, но жизнь не проносилась перед его глазами. Сознание не прокручивало воспоминаний, как кассетник видеопленку, возвращая память к исходной точке в прошлом. Только то, о чем ему в последний час напомнил его похититель, билось в голове с такой яростью, словно все произошло только вчера.

Когда Гоша ударил хромого заточкой, тот удивленно вскинул глаза, полные недоумения и боли. Не закричал, не заорал испуганно, прохрипел еле слышно:

— Вы что, ребята? Зачем?

И угас на ноже.

— Зачем?! — Гоше казалось, что он прокричал это слово громко, во весь голос, но его губы лишь шевельнулись, чтобы выпустить розовую пузырящуюся пену…

Он умер, так и не поняв великой справедливости происшедшего.

Три года назад над подполковником Фееральной службы контрразведки — ФСК Михаилом Яковлевичем Шоркиным нависла опасность увольнения в запас. Торжествующая российская демократия с печатью болезни Дауна на лице бездумно крушила все, что недавно делало государство сильным и влиятельным, — армию, разведку, контрразведку. Крушила, не заботясь о последствиях и осложнениях. Шоркин, ощутив угрозу, нависшую над ним, не стал ждать пинка под зад. Он принялся искать место для мягкого приземления, понимая, что чем раньше это сделать, тем больше шансов на успех.