Александр Щелоков - Героиновые пули

Андрюха не ощутил боли. Он инстинктивно отпрянул, и кулак Грымзы лишь обозначил тычок. Но злость у Андрея вспыхнула с неожиданной силой. Лицо оплеснуло внутренним жаром. В висках застучало, забилось незнакомое ранее ощущение…

У ног Андрюхи лежал силикатный кирпич. Миг, и он оказался в руке.

Грымза стоял, ощерив желтые прокуренные махоркой зубы, и по-ишачьи реготал. Он ничего не понял, когда кирпич влип прямо в его узкий прыщавый лоб.

— Гы-ы… и-и…

Ишачье ржание оборвалось на тонкой скулящей ноте. Грымза плашмя, не сгибаясь, как подрубленный кол рухнул на спину и задергал ногами. К счастью, не обремененный излишним весом мозгов, которые способны сотрясаться, он тут же открыл глаза.

— Ты чо, малый?..

Богданов улыбнулся, вспомнив далекое и почти забытое детство.

— Куда ты ушел?

Кира потрясла Богданова за плечо. Она привыкла, что уходя в раздумья, он словно впадал в оцепенение.

— Я здесь. — Он засмеялся. — Раз уж надо — пойду на вы.

— С чего начнешь?

— Не бери в голову. Умные начинают с самого малого. Зачем мне быть исключением? Как говорят, по зернышку, по зернышку…

Кира радостно засмеялась и притянула его за крепкую шею к себе.

— Разве орлы клюют зернышки?

Он засмеялся вместе с ней.

— И все же, давай начнем с самого малого…

— Леша, у тебя чеченский синдром.

Это так говорит мама.

Алексей Моторин её уважает. Мать женщина волевая, умная, добрая. Как-никак — хирургическая сестра. После смерти отца одна будто рыба об лед билась, но двух сыновей подняла, поставила на ноги. Колька, конечно, если брать по возрасту, ещё заготовка, ему только шестнадцать, а вот он, Алексей, уже выучился, окончил военное училище, успел побывать в Чечне. И вернулся оттуда живой, здоровый. Между прочим, без какого-либо синдрома, тьфу-тьфу!

Почему мама говорит, что он у него есть? Да все крайне просто. Уволившись из армии, которая все больше превращалась в шарагу безденежных оборванцев, Алексей поступил на службу в отдел охраны коммерческой фирмы. И снова взял в руки оружие. Где тут синдром? Только верность профессии.

Учился Алексей на военке с толком, не сачка давил, все делал с соображением — для себя, для живота своего военное искусство осваивал. Потому что знал — если не подфартит, года три-четыре будет Ванькой — взводным трубить. А это значит, что он не генерал-вор Кобец и не адмирал-вор Хмельнов, за которых другие все делали, которым все прислуживали, сами подносили, им вручали и ещё приговаривали: «Уважаемые господа военачальники, возьмите, будьте добры. Конечно это ворованное, но зато от всей души!»

Со взводным такого не бывает. С него каждый, кто чуть выше стоит, — а над ним все стоят выше, — норовит лыко содрать, свои заботы на чужие плечи переложить. И называется такая система субординацией. Против неё не попрешь, не выступишь: она в законе прописана.

Короче, знал Алексей чего от службы ждать, и Чечня для него обошлась без серьезных потерь.

Конечно, были моменты, когда и мандраж нападал и отчаяние ощущалось, но лечь с перепугу и лапки кверху, чтобы и себя загубить и людей своих под удар поставить, у Алексея не случалось ни разу.

Это, как ни странно, иногда доставляло даже минуты не очень приятные.

Был недавно Алексей в гостях у однополчанина Миши Бычкова. Тот встретил его на автобусной остановке и провел к себе, пристукивая деревянной ногой.

Они посидели, по маленькой приняли, стали вспоминать былое.

— Почему тебе все время везет, а мне нет?

Бычков смотрел на Алексея глазами, полными страдания. Ну что можно ответить товарищу на такой вопрос? Как объяснить подобную игру жизни — одному отрывает ногу в городе, можно сказать на асфальте в стороне от места, где гремели бои, а другой выходит из пекла в обгоревшей, насквозь прокопченной дымом куртке, с автоматом, в котором рожок магазина смят осколком гранаты, а на нем самом ни царапины, если не считать ссадины на суставе указательного пальца, которую он сам же себе и учинил?

— Дело в том, Миша, — Алексей говорил серьезно, и в голосе слышалось покаяние, будто он был обязан виниться перед товарищем, — ты смелый, как черт. А я трусоватый. Ты лез в огонь напропалую. Я тебе даже завидовал. Потому что сам так не могу. Делаю все с опаской. Как говорят — семь раз стараюсь отмерить…

Было видно, что такое объяснение несколько утешило Бычкова.

— Это правда, — сказал он. — Смелости у меня хватало. — И вдруг он опять помрачнел. — Вот ума — этого маловато. За что я воевал? Да ни за что. Научили стрелять, нацепили погоны, дали в руки автомат и — уря-я! Что в итоге? Ни славы, что родину защищал, ни денег, за то что стал поганым наемником у дурацкой власти. Даже на хороший протез компенсации не заработал. А ты — умный. В дерьмо не лез…

Ё-моё, хер с бандурой! Как это он, Моторин, не лез в дерьмо, если его туда по шею загнали силой высокого приказа, а он не мог самостоятельно выбраться из той выгребной ямы, не став дезертиром и нарушителем присяги?

Самый бы подходящий момент возразить однополчанину, да вот нужны ли тому его оправдания, если их перевешивает собственная, неизвестно кому пожертвованная нога?

И уж никогда Бычков не возьмет в расчет, что Алексей Моторин, рисковал не меньше, чем остальные. Это ведь только он сам помнит, что было с ним и какие беды висели над его головой.

Кому расскажешь, как под Шалажами, в горах, где-то чуть ниже отметки 760, он по глупости чуть не влип в поганое дело?

И все потому, что поддался чувству нестерпимой жажды.

Солнце в тот день палило нещадно. А солдат — существо сугубо вьючное. Это про него ещё в древности было сказано: «Omnia mea mecum porto» — «Все мое ношу с собой». Пот и усталость он тоже на себе таскает. Таскает и терпит. Но вот вдруг в каком-то месте ефрейтор Сонин, здоровый, вечно голодный, всегда потный и готовый пить все, что попадает под руку — воду, водку, пиво — лишь бы дали побольше, вдруг огляделся и заорал:

— Товарищ лейтенант! Я это место знаю. Здесь рядом родник. Ох и вода!

Подумать бы командиру, но одно слово — жажда.

— Возьми канистру. Я тебя провожу.

Можно было и кого-то из солдат послать с Сониным, но Алексей на себя взял эту обязанность. Хотел на всякий случай присмотреть, где здесь родник. Мало ли когда ещё пригодится?

Короче, едва они двинулись, их тут же и прихватили чеченцы.

У Сонина в руках по канистре, ему автомат даже тронуть не удалось. А самому Алексею из-за дерева в пузо воткнули ствол «калаша» — не дергайся, сраный федерал!

Если бы Алексей хоть секунду промедлил, никто не сказал бы, чем все окончилось. Но он среагировал быстро, без раздумий и колебаний.

Левой рукой Алексей сгреб чеча за лацканы куртки и к себе придвинул. Получилось вроде бы грудь на грудь.