Георгий Молотков - Расследованием установлено…

— По наводке Кныша? — высказал предположение Линяшин.

— Кныш — не компаньон для Раковского. С ним он в одну игру играть не будет. Из осторожности. А вот использовать — может. Заставить подыгрывать, не посвящая, сколько в банке, не открывая своих карт.

— Но ведь кто-то должен был знать, — не сдавался Линяшин, — о статуэтках Фаберже в квартире Сердобольского?

— Совершенно безопасный для Раковского человек. Такой, например, как Аллен Калева…

— Аллен Калева?

Линяшин не исключал ее участия, но эту версию как-то отодвинуло на второй план странное поведение Кныша в больнице. Особенно его неожиданная выписка оттуда. Вот почему и возникла уверенность в том, что именно Кныш — недостающее звено в цепочке Серж Лаузов — Сердобольский — Раковский. Честно говоря, Линяшин был удивлен, когда выяснилось, что в квартире Сердобольского побывал Раковский. Все шло к тому, что там мог оставить следы Кныш. Но Климов, очевидно, прав. Кныш скорее всего исполнял какую-то другую роль. Серж Лаузов сам не мог выйти на него или Раковского. А вот связаться с Аллен Калевой он мог. Или она с ним. Это ближе к истине. Тогда действительно Аллен тот человек, который знал, чем богата квартира старика Сердобольского.

— Я думаю, — прервал его размышления Климов, — тебе надо еще раз побывать в больнице, разузнать абсолютно все про Кныша. Мы должны иметь однозначные ответы на вопросы: с какой целью он определился в больницу, когда там лежал Сердобольский? И что ему удалось добиться? А в жилконторе надо обстоятельнее поговорить с членами комиссии, которые опечатывали квартиру Сердобольского. Ну и с теми, кто обеспечивал его похороны. Ты говорил, что он деньги на это оставил?

— Да, триста рублей.

— Как это было сделано?

По утверждению участкового, деньги лежали на письменном столе. В конверте. И записка была. Она изъята, приобщена к делу.

— Передай записку на почерковедческую экспертизу.

— Уже дана, но заключение не готово.

— Свою синюю папку оставь на сегодня у меня. Выкрою время — почитаю.

Климов потянулся за очками, давая понять, что затянувшийся разговор окончен.

Линяшин был у порога, когда полковник окликнул его.

— А твои опасения, что изделия Фаберже могут уплыть, как ты выразился, в небытие, не лишены оснований. Подумайте над этим все, кто занимается делом Раковского.

Следственная работа приучила Линяшина добиваться истины объективным анализом деталей и фактов, выстраивая их в такую цепочку, в которой каждое звено должно быть на своем месте. Любая оплошность: отсутствие убедительных доказательств, подтверждающих надежность звена, могут привести следствие к ошибке, направить на ложный след. «Не выдавайте желаемое за действительное» — этой фразой полковник Климов не раз охлаждал эмоциональный пыл подчиненных, пытавшихся заполнить образовавшуюся в системе доказательств брешь голословными рассуждениями. Или когда отмахивались от каких-то фактов лишь потому, что те торчали как булыжник на глади обкатанной версии.

Вчерашний разговор с полковником Климовым оставил у Линяшина неприятный осадок. В сущности, Василий Николаевич тактично дал понять: следственные мероприятия в больнице и по месту жительства Сердобольского проведены на скорую руку. Они не позволяют воссоздать обстановку подготовки к предположительной краже в квартире Сердобольского, не дают ясного представления о роли в ней Кныша. Уж коли его самого не спросишь об этом, следствие все равно обязано найти ответ. Ибо сейчас он — ключ к разгадке, как и когда Раковский проник в квартиру Сердобольского, а главное — почему это сделал сам? Ведь безопаснее и логичнее для такого осторожного преступника было послать туда того же Кныша!

Телефонный звонок дежурного коменданта оторвал Линяшина от невеселых дум. Комендант сообщил — пришли вызванные свидетели: участковый оперуполномоченный Макеев и техник-смотритель Ветловская. Оба они были членами комиссии по похоронам Сердобольского и приему на сохранность его квартиры и имущества.

Первой Линяшин допросил Ветловскую. Курносая миловидная молодая женщина была переполнена любопытством. Видно, слухи о краже, как обычно обросшие расхожими преувеличениями, взбудоражили уже всю округу.

— Когда нам сообщили из больницы, что он умер, мы собрали общественность, — бойко рассказывала она. — Родных у него нет — это мы знали, друзей тоже никто не видел. Решили вскрыть квартиру, ключ подобрали наши сантехники…

— А зачем вскрывали? — спросил Линяшин.

— Зачем? — Техник-смотритель уставилась на сейф и, словно посоветовавшись с ним, пояснила: — Костюм взять, чистое белье. Покойника положено переодеть… Когда брали белье из шкафа, кто-то обнаружил на столе записку…

— Рядом с запиской ничего не лежало?

Снова долгий взгляд на сейф. И ответ без обычного для свидетелей: «не припоминаю», «а мне и ни к чему», «не обратил внимания».

— Рядом шариковая ручка лежала. Блестящая, металлическая, вроде не наша — импортная. Ну еще на столе ваза с цветочками, какие-то книги.

— А дверь во вторую, нежилую комнату вы открывали?

— Нет. Там и у прежнего жильца, Труханова Якова Михайловича, была кладовка. Наверное, и у Сердобольского осталась.

На вопрос Линяшина, что она может сказать о личности Сердобольского, Ветловская покачала аккуратно убранной головкой.

— Квартплату вперед за месяц платил. Жалоб не писал. Ремонта не требовал. Одним словом, интеллигентный старикашка…

Участковый мало чего добавил к тому, что Линяшин узнал от Ветловской.

— Честно говоря, — сказал он, доверительно улыбаясь следователю как близкому по профессии человеку, — мы, участковые, тихих жильцов и не знаем. Они нас не тревожат, отчетные наши данные не портят.

— Оставленную Сердобольским записку вы читали?

— Все члены комиссии читали.

— А как вы думаете, почему последнее, рядом с подписью, слово «прилагаю» зачеркнуто?

— Деньги он приложил. В конвертике. А потом, видно, вспомнил, что и записку начал с этого: оставляю триста рублей. И не стал повторяться…

— Других бумаг на столе не видели?

— Нет, — помотал головой участковый. — Кроме стопки книг. Я их, помню, полистал, пока женщины спорили, какой костюм для покойного брать: новый или ношеный.

— И какой же взяли? — поинтересовался Линяшин.

— Победил житейский практицизм. Порешили, что сойдет и малость ношенный. Покойнику все равно, а у него наследники могут объявиться. Еще претензии предъявят, что имущество не сберегли…

Вопрос о выборе костюма, заданный Линяшиным не для протокола допроса, а, пожалуй, для более человеческого общения со свидетелем, неожиданно зацепил в его сознании какую-то важную мысль. Она еще только пробивалась, обретая плоть нужных слов, но Линяшин уже понял: вот оно, главное, ради чего стоило терять время, вести этот пустопорожний для следствия разговор.