Павел Саксонов - Можайский — 1: начало

Положив трубку на рычаг, Можайский неожиданно улыбнулся — по-настоящему, не глазами — явно вконец оробевшим сослуживцам:

— Всё в порядке, господа. Консул тоже обещает содействие. Сейчас все нужные нам люди немного сориентируются на местности и…

Но первым, кто «сориентировался на местности», оказались вовсе не Тыртов и граф фон Альвенслебен из посольства Германии. Телефон зазвонил, Можайский ответил и тут же стал даже не просто хмурым, а по-настоящему угрюмым. Его лицо на протяжении той приблизительно полуминуты, в течение которой Можайский слушал невидимого и явно предпочитавшего монолог «собеседника», несколько раз искажалось непроизвольной гримасой. Наконец, не выдержав, Можайский решительно перебил:

— Позвольте объясниться, Ваше Императорское… — Чулицкий, словно обессилив, неаккуратно опустился на стул. Инихов и Гесс, напротив, вытянулись по струнке с беспомощно-растерянными лицами. Следователь непроизвольно отступил за стол и заморгал. — … Высочество!

Почтительно, но твердо Можайский изложил суть дела, а потом, уже опять положив трубку, задумчиво потер подбородок.

— Великий князь Алексей Александрович [10] 10 Великий князь Алексей Александрович — генерал-адмирал, общий глава Морского ведомства в 1881–1905 годах. Под его непосредственным началом находился морской министр. Сам подчинялся лично императору. . Хороший… но беспокойный человек, дай Бог ему здоровья. Оказал нам честь всемилостивейшей поддержкой.

Напряжение в кабинете моментально спало, разве что следователь все еще немножко нервно хмыкнул.

Около трех часов утра — темных, осенних часов под тяжкими дождевыми тучами — в здание участка прибыл флотский лейтенант, откомандированный, как он доложил Можайскому, его превосходительством вице-адмиралом Авеланом [11] 11 Федор Карлович Авелан, исправляющий должность начальника Главного морского штаба в 1896–1903 годах. для общей координации «операции». В чем, правда, заключалась эта координация, никто так и не понял, но само присутствие живого воплощения поддержки потревоженных особ вселяло в полицейских уверенность.

Лейтенант рассказал, что на перехват «Цойберина» направлена броненосная лодка «Волшебница», по счастливому стечению обстоятельств оказавшаяся на ближнем с «Цойберином» курсе.

— И потом, ведь это чертовски забавно, — лейтенант задорно усмехнулся, — волшебница против колдуньи [12] 12 Zauberin, «Цойберин» — колдунья. !

В четыре поступила первая депеша, озвученная лейтенантом вслух: «Цойберин» остановлен. В двадцать минут пятого — вторая: Анучин и Кузьмичев задержаны и переведены на борт «Волшебницы». Но без четверти пять третья депеша обдала Можайского и его коллег ушатом ледяной балтийской воды: «Помимо незначительной денежной суммы, никаких средств и ценного багажа при задержанных не обнаружено. Стюард отсутствие иного багажа подтверждает. Ввиду решительной невозможности полного и тщательного досмотра пакетбота, «Цойберин» отпущен и лег на прежний курс. «Волшебница» идет в Ревель».

Лейтенант отбыл, а в кабинете воцарилось уныние.

— Юрий Михайлович, как же так? — Чулицкий мрачно смотрел в наполовину пустой стакан остывшего чая. Инихов не менее мрачно покачивал в пальцах чайную ложечку. Вадим Арнольдович Гесс вяло, без энтузиазма, просматривал железнодорожный справочник, прикидывая время возможного прибытия «Волшебницы» в порт и то, как оно стыковалось с расписанием поездов на столицу. Следователь бесцельно вышагивал из угла в угол. — Никогда еще не было настолько стремительного раскрытия и… такого вселенского фиаско! Куда же исчез миллион? Не в море же они его выбросили? Может, отправили другим маршрутом?

— Возможно.

— Или все-таки он на пакетботе?

— И это возможно. Но если так, то узнаем мы это только после прихода «Цойберина» в Гамбург.

— А может…

— Михаил Фролович! — Можайский отодвинул от Чулицкого стакан с чаем и придвинул к нему другой, пустой, одновременно доставая откуда-то из-под стола бутылку бенкмановской водки. — Давайте не будем строить пустых предположений, а просто подождем. Появятся здесь наши голубчики, тогда и побеседуем. А пока…

Можайский налил Чулицкому, огляделся в поисках стакана для себя и позвал остальных:

— Присоединяйтесь, господа, присоединяйтесь!

Однако беседы с «голубчиками», неоднократно имевшие место после того, как их отконвоировали из Ревеля в Петербург, ничего не принесли: Анучин и Кузьмичев, под давлением неопровержимых улик сознавшиеся в инсценировке грабежа и убийства и краже более чем на миллион рублей ценных бумаг, векселей, билетов государственного займа, наотрез отказались сообщить, куда всё это они укрыли или пристроили. Отказались они ответить даже и на вопрос, зачем им, собственно, понадобились макет железнодорожного вагона, портрет основателя Общества и бронзовый колокольчик с дарственной надписью Князя Витбург-Измайловского. Впрочем, эти последние в глазах и следствия вообще, и Можайского в частности особого значения не имели. Все сошлись во мнении, что их похищение было чем-то вроде молодецкой выходки, насмешки, а не самоцелью.

Единственным утешением в действительно тупиковом положении дел явилась заметка всё в том же Листке, ранее напечатавшем вызвавшую гнев Можайского статью о подозрительном безучастии полиции. От имени всего коллектива главный редактор Листка поздравил полицейских с «неслыханно доселе стремительным обнаружением правды и задержанием поправших всякую общественную нравственность злоумышленников», не удержавшись, впрочем, и от ехидной шпильки непосредственно в адрес Можайского, «излишне положившегося на ставшую притчей во языцех неразборчивость в подборе личного состава». Но на этот выпад Можайский закрыл глаза или, что будет более точным, взглянул на него со своей неизменной в глазах улыбкой.

Казалось, что упорное запирательство Анучина и Кузьмичева так и не позволит завершить успехом уже вполне, как все надеялись, законченное дело. Но в один прекрасный — в сильно переносном смысле, так как в действительности был он промозглым и ветреным — день в кабинет к Можайскому явился лично Петр Николаевич из Анькиного. Без долгих околичностей достойный кабатчик рассказал, что давеча довелось ему стать свидетелем странной и очень подозрительной беседы:

— Не знаю, право, каким ветром в мою скромную обитель занесло эту барышню — никогда ее прежде не видел, — но человек, с которым она встречалась, имеет репутацию ловкого пройдохи. Ничего ужасного, не подумайте, но всё же: слышал я — от кого, вы понимаете, значения не имеет, — что ему пристроить даже переписанные в розыск облигации — как мне по Большому проспекту пройтись. Услышать всё, о чем они говорили, я не мог, да и встреча их была… мимолетной… Я правильно выражаюсь?.. Да, ну так вот: из всех находящихся в розыске облигаций, я полагаю, самые «горячие» сейчас, уж извините за это слово, как раз те самые, что ваш Анучин с управляющим Общества из сейфа увел.