Павел Саксонов - Можайский — 4: Чулицкий и другие

Я развернулся и решительно пошел в обратном направлении. Перейдя через проспект в районе остановки конно-железной дороги, миновав стройку [12]и обогнув дом Благовещенской церкви [13], я вышел на седьмую линию и направился к почтовому отделению. Там, буквально встретив меня на пороге, ко мне сразу же подошел Матвеев, заведующий. С Иваном Васильевичем я был знаком… да и вы, господа, наверняка его знаете: как-никак, а сосед ваш… да, так вот: Иван Васильевич принял меня как старого знакомца и сразу же предположил:

«Разумеется, дело, Михаил Фролович?»

— Увы, что же еще, Иван Васильевич? — ответил я, и мы, обменявшись любезностями, прошли в кабинет.

«Чем могу быть полезен?» — спросил Матвеев, усаживаясь сам и предлагая стул мне.

— Каждые двенадцать дней из вашего отделения некто — понятия не имею, кто — отправляет денежный пакет на адрес трактира «Эрмитаж»…

«Как же!» — тут же отозвался Матвеев. — «Знаю, знаю!»

— Отправителя? — с надеждой уточнил я.

«Не совсем, — на мою неудачу последовал ответ, — просто случай из ряда вон. Представляете? Мало того, что деньги в трактир отправляются, так еще и трактир этот — рукой от почты подать! Как же не обратить на такое внимание?»

— Но значит, и на отправителя вы его обратили?

«Да, конечно».

— И ничего при этом о нем не узнали?

«Откуда?»

— Он что же — никаких документов не предъявлял?

«Нет».

— А как же страховая премия [14]?

«Да нам-то что?» — удивился Матвеев. — «Человек называет какое-то имя, мы оформляем. Он же — отправитель, а не получатель».

— Бардак!

«Согласен. Но так проще».

Мы помолчали.

— Но все-таки, — зашел я с другой стороны, — какое-то имя он называл. Что же это за имя?

Матвеев ответил без запинки; видать, и впрямь необычные отправление и отправитель его заинтриговали:

«Иван Иванович Солнышков».

— Какая интересная фамилия, — невольно восхитился я, — такую и нарочно не придумаешь! Но, полагаю, все же ненастоящая?

Матвеев и сам улыбнулся в ответ на мое восхищение, но тут же снова стал серьезным:

«И да, и нет, Михаил Фролович. Фамилия настоящая. Но — не его».

— Как так?

«Я проверял по справочнику. Фамилия редкая. В настоящее время в Петербурге проживают три Солнышковых, но среди них — ни одного Ивана Ивановича. Кроме того, двое — кузнец с Лиговского и портной с Садовой — явно не наши — и не ваши, понятно — клиенты».

— А третий? — меня охватило странное предчувствие. — Кто третий таков? Не мог ли он просто имя с отчеством поменять?

«Третий, — Матвеев заговорил торжественно, с аффектацией, — случай особый. Это — учитель из гимназии Видемана!»

Я вскрикнул:

— Учитель из гимназии Видемана! Девятая линия, сорок шесть!

«Да, — все так же торжественно подтвердил Матвеев. — Удивительно, правда?»

— Но это не может быть простым совпадением! До гимназии, как и до трактира, как и до… неважно… рукой подать!

«Вот именно. А все же отправитель — не он».

— Вы знаете учителя?

«Нет. Но я не смог удержаться и… позвонил господину Висковатову [15]».

— И?

«Павел Александрович описал своего учителя. Никакого сходства».

Странная штука выходила! Разумеется, ни о каком случайном совпадении при таких обстоятельствах речь идти не могла, но кто же тогда воспользовался фамилией преподавателя? Понятное дело: этот человек должен был его знать или, как минимум, знать о его существовании, возможно, не раз от кого-то слышав о нем. Во втором случае разузнать что-либо не представлялось занятием легким. А вот в первом — направление поисков могло оказаться перспективным… Впрочем, у меня была куда более важная зацепка, и я перешел к ней.

— Сегодня он еще не приходил?

Иван Васильевич понял меня с полуслова:

«Еще нет. Но должен. Сегодня как раз — день очередного отправления. Если, разумеется, он не передумал слать деньги в трактир».

— Когда он обычно приходит?

«По-разному. Четкого графика у него нет».

— Я должен поставить у вас своего человека!

«Разумеется, Михаил Фролович. Ставьте. Как только и если наш таинственный незнакомец объявится, агенту сразу дадут знать».

Я вызвал по телефону участок Можайского…

Тут его сиятельство метнул в Чулицкого свой страшный улыбавшийся взгляд, но Михаил Фролович великолепным образом проигнорировал его.

— Я вызвал по телефону участок Можайского, — повторил он, не обращая на его сиятельство никакого внимания, — и затребовал полицейского надзирателя. Благо, и до участка было совсем недалеко. Надзиратель явился спустя уже несколько минут, и мы с Матвеевым препроводили его в особую каморку, где заставили переодеться из натурально выдававшего его клетчатого костюма в подобранную тут же форму почтового ведомства. Форма села неважно, но это было ничего: по крайней мере, в ней не угадывался флик.

«Вот так-то лучше, — похвалил Матвеев, приглядываясь к своему «новому сотруднику». — Пойдемте, я покажу, где встать».

Когда надзиратель оказался пристроенным, я попрощался с Иваном Васильевичем:

— Не могу задержаться лично. Спасибо и — до встречи!

«Берегите себя, — у двери напутствовал меня Иван Васильевич. — Чай, не мальчики уже!»

Я погрозил ему пальцем — мол, какие наши годы — и снова оказался на улице.

И снова передо мной встал выбор: идти в гимназию или вернуться в дом. Если бы я, мои дорогие, знал, что за этот день вы наломаете столько дров и всё перевернете вверх тормашками, я бы, несомненно, пошел в гимназию: возможно, там бы мне повезло. Но — нет! Я рассудил иначе. Надзиратель на почте показался мне достаточной гарантией того, что странный отправитель от меня не уйдет, и я — черт потертый! — потопал к дому Кузьмы.

Кузьма сидел в дворницкой, и хотя он знал, что я непременно вернусь, моему появлению он явно не обрадовался.

«Как прогулялись, ваше высокородие?» — тем не менее, сделал он над собой усилие, расплывшись в фальшивой улыбке. — «Узнали, что хотели?»

— И даже больше, чем ты полагаешь! — ответил я, заставив Кузьму попятиться и опуститься на табурет. Сам я при этом остался стоять, всем своим телом, то есть — грозно, нависнув над ним. — Что же ты мне о телеграмме ничего не рассказал?

«О какой телеграмме?»

— О той, которая тебя в «Эрмитаж» привела!

Кузьма сделал удивленное выражение лица:

«Помилуйте, ваше высокородие! Да что же в ней такого?»

— Не понимаешь?

«Никак нет».

— Совсем-совсем? — мой голос понизился до свистящего шепота.

Кузьма вздрогнул и пустился в оправдания:

«Никак не мог я, ваше высокородие, знать, что вас бумажка заинтересует! Да и нет ее у меня больше… я же ее Алексею Никитичу оставил: он ее к своей книжке подклеил! А всё остальное я рассказал: честно, без утайки…»