Павел Саксонов - Можайский — 7: Завершение

Но ничего этого не потребовалось. Сугробин, выслушав меня, лишь коротко кивнул и показал на дверцу в стене: эту дверцу я ранее как-то и не приметил.

— Давай-ка войдем! — предложил он. — Нам есть о чем поговорить. Что-то мне подсказывает, что мы придем к определенному соглашению!

Приглашение не очень меня вдохновило, но, в конце-то концов, разве не туда — внутрь притона — я и стремился попасть? Конечно, когда я собирался в «экспедицию», всё это мне представлялось несколько иначе, но разве не Бог располагает, когда человек занимается планированием?

В общем, я согласился.

Сугробин постучал в дверь: условленным образом.

Дверь отворилась, и я — ровно как вы давеча — в ужасе отшатнулся:

— Прокаженный! — вскричал я.

Сугробин взял меня за руку — не так, как он схватил меня же за локоть — и, кивнув в сторону отвратительного карлика, успокоил:

— Он не заразен.

Карлик хихикнул, но в его белесых глазах я совершенно отчетливо увидел горькую обиду. И — да, поручик, вот так — мне стало стыдно!

Очевидно, карлик понял это по изменившемуся выражению моего лица. Он прищурился, затем вздохнул, а затем произнес слово в слово то, что он сказал и при виде вас:

— Забавный у тебя приятель, Андрюша!

Потом он посторонился, и мы — я вслед за Сугробиным — вошли в дом.

— Это был действительно притон и действительно тот самый, о котором шли такие упорные слухи. Но — вы сами видите — в отличие от обычных малин, здесь нет той свалки, которая присуща настоящим дешевым кабакам, облюбованным дешевой же уголовной шпаной. Нет здесь и вызывающе безвкусной роскоши, какая свойственна малинам другого рода — тем, в которых заправилами являются люди, возомнившие себя вожаками уголовного мира. Вы видите нечто иное, но что именно вы видите, вы и сами, думаю, охарактеризовать не сможете!

Сушкин посмотрел на поручика с заметной иронией во взгляде, но на этот раз поручик не оправдал его надежд:

— Отчего же, — возразил Николай Вячеславович Никите Аристарховичу, — смогу!

— Ну-ка?

Поручик нарочито осмотрелся и перечислил:

— Прежде всего, — начал он, — поражает необычная планировка помещения. Я даже не говорю о его незаурядных размерах: наверное, встречаются заведения и с залами поболе этого, хотя мне о таких ничего неизвестно. Нет: дело не в размерах. Размеры — лишь следствие того, что зал занимает весь цокольный этаж этого и без того странного дома. А вот именно планировка весьма примечательна. Обратите внимание — хотя о чем это я: вы-то, конечно, уже давно на это внимание обратили! Так вот: зал разделен надвое, но не так, как это принято в обычных ресторанах или всякого рода погребках и трактирах — не в горизонтальной, если можно так выразиться, плоскости, а в вертикальной.

Поручик указал рукой на дальний конец помещения, и впрямь отделенный от остальной части уводившими вверх — на что-то вроде эстрады — ступенями. Однако то, на что указал поручик, эстрадой вовсе не являлось: там, в возвышенной части, также стояли столики, два или три из которых были заняты ужинавшими и одновременно с тем что-то бурно обсуждавшими посетителями.

— Верно, — согласился Сушкин. — Это весьма необычно. А дальше?

Теперь поручик кивнул в сторону «барной стойки»: приходится взять это определение в кавычки, так как в подлинном, привычном для нас понимании то, что мы — простоты ради — назвали барной стойкой, ею являлось не в большей степени, чем возвышение в дальнем конце — эстрадой.

— Это, черт меня побери, куртина [37]! Самая настоящая. Можете написать представление на меня, чтобы меня никогда не повышали в чине, но я готов поставить тельца против яйца, что эту штуковину возвели только с одною целью — выдержать осаду, причем огневую!

Сушкин кивнул:

— Не стану принимать пари: проиграю. Что-то еще?

Поручик задрал подбородок и посмотрел вверх:

— Любопытная конструкция у этих… гм… люстр. Да и топливо они используют примечательное!

Сушкин усмехнулся:

— Вижу, вам палец в рот не клади! Вы правы: в люстрах используется масло — отсюда, кстати, отчасти и та вонь, которая поначалу поражает при входе. Света от фитилей — кот наплакал, но зато масло в светильниках сильно разогрето. И если его опрокинуть на присутствующих…

— А проделать это, — подхватил поручик, — чрезвычайно просто!

И поручик указал на сложную — соединявшую воедино все люстры — систему шнуров, сплетавшуюся в итоге в один, уходивший за «барную стойку».

— Да.

— Тот, кто это придумал, мыслил стратегически. Он обустроил не просто место для встреч уголовных элементов, а такое место, в котором — при нужде — можно дать бой маленькой армии, причем бой этот — выиграть!

— Именно!

— Но все же: какова роль возвышения?

Сушкин — он сидел к возвышению вполоборота — на мгновение обернулся, а затем пояснил:

— Это — президиум. Та часть, с позволения сказать, сенатской курии, доступ в которую позволен лишь самым из самых. Этакое собрание принцепсов [38]тайного общества! Правление: всегда на виду, но всегда вне досягаемости.

Поручик тоже бросил еще один взгляд на возвышение:

— Значит, те люди…

— Да: мы имеем своего рода честь лицезреть некоторых из предводителей!

Взгляд поручика стал более внимательным, напряженным.

— Да не пяльтесь вы так! — тут же одернул поручика Сушкин. — В конце концов, это просто неприлично!

Поручик покраснел:

— Простите…

Сушкин помотал головой:

— Передо мной-то за что извинятся? Главное, чтобы эти господа не подумали плохо на наш счет. Остальное неважно. Но если пялиться на них так, словно они — выставленные в зоопарке диковинные животные, неприятностей не избежать: это я вам гарантирую.

Поручик поспешил отвести взгляд от сидевших на возвышении людей и вопросительно посмотрел на Сушкина:

— Ну, хорошо: с этим всё вроде бы ясно. Но о чем же вы договорились с Сугробиным? Как прошла ваша встреча? А самое интересное — что вы потом рассказали Клейгельсу?

Сушкин сделал глоток, отставил стакан и рассказал.

— Мы прошли как раз на возвышение, что было неудивительно: Сугробин, как выяснилось тут же, являлся одним из заводил и даже чуть больше — его имя и связи были бесценным вкладом в организацию, которая вообще — сама по себе — особенной аристократичностью похвастаться не могла.

Утром здесь было не то что сейчас. Это сейчас вы видите тьму народа, а утром здесь было практически пусто, отчего помещение казалось еще больше. Удивительно — я и сам уже этому удивился, — но хотя бы этот мой расчет оказался верным. Утрами здешняя публика не утруждала себя занятиями, обсуждениями и вообще чем бы то ни было, что — по идее — делают такого рода люди.