Павел Саксонов - Можайский — 7: Завершение

Но затем всё как-то сразу пошло наперекосяк, хотя, повторим, «наш князь» не сразу понял, что случилось.

Неожиданно в кафе вбежал удивительного вида человек: его одежда была растерзана, лицо — в крови, одну руку — очевидно, сломанную — он поддерживал другой, а из его горла — вместо членораздельной речи — шли невразумительные всхлипывания. Тосковавший в глубине кафе официант встрепенулся, подскочил к человеку и поволок его куда-то прочь: в какое-то подсобное помещение — возможно, для того, чтобы своим странным видом он не смущал респектабельного посетителя.

Дальше — больше. Стеклянная входная дверь распахнулась с такою силой, что по всему кафе пролетел протяжный звон: только случайно стекла не вылетели вон. В дверь, толкаясь и ругаясь, вломились два карабинера — их Можайский не узнал, и они его — тоже.

— Где он? Где он? — кричали карабинеры, обшаривая взглядами помещение.

Можайский напрягся, решив, что речь — о нем, но карабинеры, отметив его присутствие, к нему не подошли: заметив проход в подсобное помещение, они помчались туда. Еще через минуту они вывели искалеченного человека, вбежавшего в кафе прежде них, и, не обращая внимания на его ранения, грубо поволокли его на выход.

— Давай, давай! — подталкивали они бедолагу, так и не обретшего способность говорить членораздельно.

Бедолага по-прежнему что-то выстанывал из себя, но что именно, понять не представлялось возможным.

— Официант! — Можайский махнул рукой.

Официант — бледный, даже зеленоватый — подскочил к столику:

— Да, синьор?

— Что это было?

— Не обращайте внимания… ничего страшного… кажется, где-то на кого-то напали!

— Но человек был ранен?

— Нет-нет, синьор! То есть — да, но…

— Его арестовали?

— Н-не знаю, синьор! То есть — да, но…

Можайский уже было собрался спросить что-то еще, но стеклянная дверь распахнулась снова, и снова — с таким же звоном, как и в первый раз.

— На помощь! — кричал влетевший в кафе человек. — На помощь! Убивают!

Можайский вскочил, но тут же опустился обратно на стул: с удивлением, граничившим с потрясением, он узнал в человеке жильца своего собственного участка — аптекаря, человека совершенно неприметного и вроде бы никогда не покидавшего не то что Петербург, но и Васильевский остров!

Официант, неправильно истолковав поведение Можайского, бросился к аптекарю и начал выталкивать его из кафе:

— Уходите! Уходите! — заглушая крики аптекаря, кричал он сам. — Вы пугаете моих посетителей!

Аптекарь растерянно оглядел совершенно пустое кафе и увидел Можайского.

— Вы! — завопил аптекарь, вырываясь из рук официанта. — Вы!

Можайский опять встал.

Официант растерянно отпустил аптекаря:

— Вы знакомы?

Можайский сделал шаг вперед. Аптекарь попятился к выходу.

— Стойте! — крикнул Можайский.

Но было поздно: аптекарь рванулся с места и, никем уже не подталкиваемый, сам вылетел наружу. Еще секунда, и он растворился в тумане.

Можайский бежал под аркадой, и думать позабыв о поджидавших его полицейских. В его голове крутилась только одна мысль: «Театр!»

В проулке, однако, никого не было: полицейские исчезли. Это еще больше встревожило Можайского, и он побежал — насколько мог — быстрее. Вот позади остались проулок, мост, опять проулок… Этот последний развернулся в небольшую площадь, а площадь тонула в грохоте высаживаемой двери.

«Проклятье!»

У театра «Сан-Гало» собралась толпа: карабинеры, агенты… карабинеры колошматили в запертую дверь прикладами винтовок. В сутолоке, суматохе и дьявольском шуме на появление Можайского сначала никто не обратил внимания. Тогда Можайский сам, отбросив в сторону соображения конспирации, схватил за рукав показавшегося ему старшим агента и круто развернул его лицом к себе.

— Вы! — воскликнул агент, узнав Можайского. — Где вас черти носят?

— Что происходит? — спросил в свою очередь Можайский.

— Началась пальба, — ответил агент, — мы ринулись сюда, дверь поначалу была открыта… выскочили двое или трое, мы не успели их схватить… а потом дверь захлопнули! И мы не успели…

— Вы вообще ничего и никуда не успели! — рявкнул Можайский, перебивая агента. — Как ее могли захлопнуть прямо у вас перед носом?

Агент темпераментно ухватил себя за волосы и затопал ногами:

— Черт! Черт! Черт!

— Что с моими людьми?

— Не знаю!

— Молжанинов?

— Там!

— Талобелов?

— Наверное, тоже там…

— Ломайте! Ломайте же!

Удары прикладами возобновились, но дверь хотя и трещала, не поддавалась.

— У вас есть гранаты?

— Гранаты! — агент отшатнулся от Можайского. — Господи Иисусе! Зачем нам гранаты?!

— Чтобы дверь подорвать!

Агент вытаращился на Можайского так же, как мог бы вытаращиться врач из сумасшедшего дома на особенно зачудившего пациента:

— Вы спятили! Вы, русские, все ненормальные! Дай вам волю… а-а-а-х!

Что было бы, если бы русским дали волю, агент не успел договорить: неожиданно для всех театральная дверь распахнулась, да так, что сделавшие замах для нового удара карабинеры не устояли и повалились с ног. Через открывшийся проход — прямо по телам — на площадь ринулась было толпа совершенно безумного вида, но даже эти вконец обезумевшие, растерзанные, вопившие люди были вынуждены сначала остановиться, а потом и податься обратно — в холл — при виде нацеленных на них винтовок: не принимавшие участия во взломе двери карабинеры отреагировали мгновенно.

— Назад! — закричал кто-то. — Здесь целая армия!

— Вперед! — закричал агент.

И теперь уже карабинеры, растаптывая тех из своих сослуживцев, которые не успели подняться после падения, ринулись в дверь. Можайский — бледный, мрачный, еще более мрачный, чем обычно — последовал за ними.

Открывшаяся его взгляду картина поражала. Вся мебель, витрины, светильники… всё, что было в холле, оказалось разметано по сторонам, сломано, разбито, исковеркано. Каким чудом еще не занялся пожар, оставалось только гадать: повалившиеся свечи подпалили где-то бумагу, где-то — ткань, и всё это дымилось и чадило. Электрические лампы, лишившись своих плафонов, искрили нитями, шипели, выдавали разряды. Несколько человек валялись в неестественных позах: с первого же взгляда на них становилось ясно, что они мертвы.

Но хуже было то, что откуда-то из глубины здания продолжали раздаваться истошные вопли. Один за другим гремели револьверные выстрелы. Там — где-то в глубине — шел самый настоящий бой!

— Вперед! — продолжал кричать агент.

Карабинеры, оттесняя сгрудившихся в холле людей, продвигались к лестнице на второй этаж. Агент и Можайский — за ними.

Когда лестница осталась позади и все — карабинеры, агент и Можайский — ввалились в зал, — картина изменилась. Видимых разрушений в зале не было: только некоторые кресла оказались сорванными со своих мест и выброшенными чьею-то силой в проходы. Зато от запаха пороха было тяжело дышать, а крики оглушали. Глаза тоже видели не всё и не отчетливо: по залу стелилась пороховая дымка.