Лариса Соболева - Та, которой не должно быть…

– Что за орудие? Нож? – спросил он, хотя в их кругах, когда нет улики, принято называть нож стальным предметом, острым предметом и так далее.

– Год назад – обычный, а сейчас – особенный, обоюдоострый. Я просмотрел материалы по ножам, включая и те, что предпочитали в древности. С тонким обоюдоострым клинком нашел «Чентовенти», или «Фузетто», – из итальянских стилетов, распространенных в Венеции в семнадцатом веке. Обычно им чистили запальное отверстие пушки и, разумеется, применяли в качестве оружия. А еще тоньше «Квайкен» – японский женский кинжал, его применяли в качестве самообороны, им же вскрывали вены на шее во время обрядовых самоубийств. Не исключаю, что по этому типу орудие убийства сделано кустарным способом, сейчас многие увлекаются кустарщиной – то ядовитые растения разводят и составляют яды, то формулу наркотиков придумывают на кухне… Но сталь должна быть качественная.

Петрич разложил фотографии Гарика и Нины на столе, а снимки отличные, входные отверстия просто один к одному.

– Думаешь, рука одна? – спросил он, хотя сам уже уверен, что рука одна.

– Слишком необычные удары – под подбородок. Убийца буквально надел головы жертв на… тонкий, острый стальной предмет. Это почерк. Яркий, индивидуальный, я бы сказал, не оставляющий ни одного шанса жертве.

Петрич задумался, обхватив клешней (рукой назвать его конечность – это слишком ласково) тяжелый подбородок, и Виталий приготовился услышать любимое слово «свободен». Ничуть не бывало!

– Кроме девушки, на даче был убит кто-нибудь еще этим же способом? – осведомился Петрич.

– Тела сильно пострадали от огня, но по описаниям главного свидетеля Смирнова – соседа Плещеевых по даче – и по некоторым повреждениям внутри голов, я полагаю, мать Плещеева была убита тем же способом.

– Вы зафиксировали в актах вскрытия годичной давности свое предположение?

Виталий слыл человеком не только исполнительным, но и дотошным, не упускающим случая проникнуть в органы, ткани, клетки, молекулы своих безмолвных клиентов. Но вынужден был разочаровать Петрича, которого при всем его гадостном характере уважал, ценил и восхищался им как профессионалом:

– При вскрытии того, что осталось, я только присутствовал. Эти люди были моими знакомыми, я не мог относиться к ним, как к обычным трупам…

Андрей Павлович махнул рукой, мол, достаточно. И снова не прогнал. Секрет прост: современное следствие не способно обойтись без экспертов, а Петрич заинтересовался двумя убийствами, между которыми дистанция – год.

– Я восстановлю в памяти прошлогоднее дело, – принял решение Петрич. – Насколько помню, речь шла о разбойном нападении…

– Да. Но на даче Плещеевы ценностей не держали.

– В деле речь шла о преступной группе?

– Конечно. Была попытка убить сразу пять человек, подобная задача по плечу группе.

– Подумай еще, что упустили тогда или могли упустить? Сейчас каждая мелочь может пригодиться.

Подобные дела, признанные висяками, Петрич очень часто заканчивал лично, и горе тому, кто не смог по каким-то причинам раскрыть преступление. Руслану с Ларисой крупно не повезло, кажется, горе подбиралось к ним. Руслан занимался дачным делом, до конца его не довел, о той ночи забыли. Позже к Руслану присоединили молодое дарование Ларису, да, вот такие даны им привилегии: вдвоем расследуют пустячки, и те не слишком успешно. Обоих относят к «позвоночникам», которых устроили по звонку влиятельных людей или за деньги, но это неинтересно, так как встречается повсеместно. В конце концов, хороший человек сейчас – тоже подарок судьбы, а Ларису и Руслана Виталий относил как раз к подарку. Но как они отреагируют? Оба сочтут поступок Виталия некорректным, возможно, и предательским?

Впервые он заглянул к Ларисе с паршивым чувством вины. Валя сразу зарделась, подскочила и скороговоркой выпалила, что патронесса ушла по делу. Виталий огорчился. Он хотел обсудить с Ларисой факт «измены», а она, видимо, помчалась тормошить свидетелей. Работу Лариса любит страстно, как мужчину, что не может нравиться, но с этим приходится считаться. В машине он позвонил Эдгару, Виталий обязан был его предупредить:

– Привет. Как дела?

– Втягиваюсь в рабочий процесс…

– Это хорошо. Слушай, ты не выходи пока из дома.

– Почему?!

Виталий тоже удивился бы, если б ему приказали стать затворником, да делать нечего, кроме как осторожно поделиться опасениями:

– У меня ощущение, что тебя поджидали здесь, теперь пытаются подставить.

– Подставить? Не понимаю.

– Я пока тоже. Но убили мальчишку точно так же, как… тогда… на даче…

– Перестань намеками говорить, как с больным, – рассердился Эдгар. – Я давно в норме. И что?

– Ну, дачное дело и вчерашнее перекликаются, понял? – Виталий все равно не рискнул назвать вещи своими именами. – Поэтому и говорю: будь осторожен, старайся не выходить, чтоб не вляпаться в историю.

– В какую? – не догонял Эдгар. Но когда он работает, тормозит сильно, не вскакивая в тему на ходу.

– Откуда я знаю! – на этот раз психанул Виталий.

– Ничего не понимаю, но успокою тебя: я не живу у себя, снял половину дома за городом. Не смог в квартире.

– Вот и сиди там. Я позвоню. Пока.

Эдгар положил трубку и поднял глаза. Он сидел на тахте, а когда Лариса вошла, не успел подняться, потому что вместе с ее появлением позвонил Виталий. Эдгар разговаривал, она тем временем ходила по гостиной в стиле сороковых годов прошлого века и рассматривала интерьер, словно видела его впервой. Оттого что это выглядело именно так, ему показалось, Лариса играет в некую игру, условий которой он не понимает. Отсюда после диалога с Виталием неловкая пауза повисла в гостиной, где задержался дух необжитого пространства и понадобится много времени, чтоб сделать атмосферу устойчиво жилой.

Эдгар невольно переводил взгляд на предметы, привлекавшие Ларису: диван, ореховый буфет, явно перешедшие к хозяйке-старушке по наследству из девятнадцатого века. Сквозь толстое стекло, искажавшее отражение до неузнаваемости, отчего даже собственное лицо выглядело гадкой рожей, на полках буфета можно видеть цветную и расписанную посуду из разных сервизов. То же и с мебелью: разные эпохи, стили, цвет. Эти неоднородные остатки прошлого делали дом неуютным, словно здесь побывали варвары, разнесли крепкое состоятельное гнездо, а кто-то по крупицам собрал то, что осталось. Обходила Лариса взглядом лишь тахту, на которой сидел Эдгар. Наконец она заметила его настороженный взгляд, сопровождавший ее по комнате, рассмеялась не к месту:

– Ты ничего здесь не изменил…

– А что я должен менять?

Вопрос прозвучал с детской непосредственностью, а когда взрослый и, в общем-то, сформированный мужчина остается наивным, в глазах женщины он выглядит трогательно-прекрасным. Эта поистине материнская любовь к не выросшим созданиям противоположного пола смахивает на легкое полоумие или отсутствие в мозгу части, контролирующей здравый смысл. Лариса пришла в восторг от вопроса, да и чувствовала она себя старше, опытней, видимо, поэтому ее тон окрасила интонация занудливой училки: