Паула Гослинг - Ответная месть

— Да, — подтвердил Нилсон, беря у Дэйны пиджак Страйкера и осторожно оборачивая его вокруг забинтованной руки. Он отвернулся, видя, как Страйкер пытается удержать слезы, текущие из глаз. — Шок и все такое. Случается.

— Не со мной! — вдруг разозлился Страйкер. — Черт вас возьми, не со мной!

— Наверное, я забыла, как это выглядит, — медленно проговорила Дэйна, когда они с Нилсоном ехали из госпиталя. — Работа за столом, в Вашингтоне, — это не работа на улицах. — Она посмотрела вниз и увидела, что на юбке у нее кровь. Наверное, это капало с повязки или одежды Страйкера, но Дэйна не могла припомнить, чтобы сидела так близко к нему.

Он не подпускал ее близко к себе.

— Держи ее подальше, — сказал он Пински в приемном покое.

Голос его был слаб, но достаточно слышен, чтобы это прозвучало для нее как пощечина. Ни на минуту она не предположила, что это говорилось для того, чтобы уберечь ее от вида крови. Нет, она была убеждена: это говорилось для того, чтобы уберечь себя самого от, как он выразился, эмоциональных проявлений.

Она не слабонервная, и ему стоило бы знать это. А то, что колени ее подогнулись, когда его вынесли из операционной, — его лицо было злым и пристыженным, и белым одновременно — к делу не относится. Просто было невыносимо душно, и она всегда не переносила запах больницы.

Это напомнило ей о Петере — и всех нескончаемых месяцах, когда запах больницы каждый вечер приезжал с ней домой и проникал в каждую комнату. Она не могла даже говорить об этом, о том ужасном, ужасном годе, когда умер ее муж. И не важно, что она сжимала, держала в своих его холодные тонкие ладони: Петер уходил, ускользал от нее дюйм за дюймом, будто исчезал подо льдом в черной воде.

И исчез навсегда.

— Эй! — сказал Нилсон, внезапно заметив слезы на ее лице. — Все хорошо, они же сказали. Они свое дело сделают. — Он вопросительно посмотрел на нее. — Вопрос в том, сделаем ли мы?

— Не думаю, — ответила Дэйна. — Не сегодня, по крайней мере.

— Ужасно, — заметил Нилсон. Он и сам был удивлен облегчению, которое почувствовал. Его утренний энтузиазм значительно поблек после сегодняшних событий, не говоря уже о том, что он в собственных глазах потерял репутацию ненасытного на секс самца. — Так что, высадить тебя возле твоего отеля, или как?

— Да, хорошо… возле отеля — будет хорошо.

Они остановились перед отелем, и он не стал выключать мотор.

— …Послушай, это наше дельце… — неловко вновь начал он разговор. — Может быть, следовало бы продолжить?

— Ты хочешь продолжить?..

— Черт, нет… я просто даю тебе шанс прийти в себя, так ведь? — Он взглянул поближе в ее лицо. — Я имею в виду, ты так расстроена этим случаем, и что в Джека стреляли…

— Причина не в том. То, что ты видишь в моем лице… это — когда женщина начинает… воз… рождаться.

— Это как бабочка выходит из кокона, так? — Он надеялся, что она рассмеется, но она не улыбнулась.

— Ты сказал, что я могу доверять тебе? — спросила она.

Он нахмурился:

— Да, верно: до определенной степени ты можешь. Я — не подонок, но, с другой стороны, я и не ангел. Говорю тебе, я никогда не обещаю или…

— Я хочу, чтобы ты понял, — заговорила она. И рассказала ему все о Петере и госпиталях, о Гэйбе Хоторне и всех этих пустых годах, которые она заполняла стараниями доказать себе самой, что ей безразличны мужчины. Она даже рассказала, как Страйкер заставил ее понять, что она делает сейчас с собой. Возможность выговориться подействовала на нее очищающе, дурные мысли наконец оставили ее.

Хэрви обреченно слушал: он не привык к исповедям и глупо улыбался, надеясь, что ему придет в голову что-нибудь, что он сможет либо предложить, либо сделать что-то такое, что уладит, разрядит всю ситуацию.

Когда она умолкла, лучшее, что он смог сказать, было:

— Тебе лучше отдохнуть.

Да, он понимал, что его слова совершенно не к месту, но он вдруг почувствовал, что и сам он здесь тоже не к месту.

Она со вздохом пожелала ему спокойной ночи — и ушла.

Он наблюдал, как она вошла в отель: ее внешний вид слегка поблек от усталости, но на нее все еще оборачивались. Она ошеломила и его самого, он вдруг почувствовал головокружение.

Все это слишком для него, подумал он. Ему нравилось, когда все было как бы между прочим, ничего серьезного; он любил свой мир легкомысленным, простым — а тут вдруг приключилась она, с такими глубокими переживаниями — или чем там еще. Он не хотел ее обижать, и никому, хоть сколько-нибудь порядочному, не придет в голову обидеть ее, но, с другой стороны, он пришел к мысли, что он не годится для нее.

Что такое случилось с абсолютным совершенством Хэрви Нилсоном, что он стал сомневаться?

— Черт возьми все это копошение, — громко произнес он, включил мотор на полную мощность и рванул к дому.

По пути он купил пиццу, уселся дома перед телевизором посмотреть старье с Джоном Уэйном, — и удивлялся, почему ему не радостно, как обычно.

Проклятая баба.

В комнате было темно, и только телевизионный экран мерцал из глубины. Страйкер лежал на кушетке, прикрывшись лоскутным одеялом, собственноручным изделием Кейт, а на груди у него лежал кот. Он гладил кота между ушами и морщился, глядя на экран и видя там себя самого, исчезавшего на носилках в подъезде «скорой» местного госпиталя. Перед ним пронесли Тоса — под зловеще окровавленной простыней.

Шестичасовые новости закончились, и теперь он смотрел сообщение о погоде. У него было сердце перевернулось, когда он увидел, что простыней укрыта и голова Тоса: неужели он мертв — и врачи солгали им? Затем порыв ветра откинул угол простыни — и стало видно руку Тоса, лежавшую на носилках. Она дернулась, пальцы подвигались, — Страйкер понял, что покрывало предназначалось для того, чтобы защитить не Тоса, а посторонних наблюдателей от кровавого зрелища.

Девушка, сообщавшая о погоде, выглядела необыкновенно жизнерадостной, хотя предрекала падение давления и осадков. Он на минуту закрыл глаза.

Зазвонил телефон, стоявший возле кушетки, и он вздрогнул от неожиданности. Кот с выражением упрека на морде отошел на дальний край кушетки и начал умываться. Страйкер взял трубку.

— Алло?

— Привет.

— Кейт? Разве у тебя не сегодня доклад?

— Давным-давно закончился, глупый. Прошел на «ура».

— Прекрасно. Хорошая девочка. Я знал, что ты сразишь их наповал.

— Ну конечно, ты же знаешь меня.

Он был так рад слышать ее голос, что чуть было не дал волю слезам, но тут же мысленно обругал себя за слабость.

— Так что там еще в повестке дня?

— Только что закончился обед. Думаю, когда разговоры понемногу сойдут на нет, я отправлюсь спать. — Ее голос звучал и возбужденно, и устало.