Паула Гослинг - Ответная месть

Интерн взглянул на него и указал ему на стеклянный ящик с пожарным инструментом; там был и топорик.

— Если вы очень спешите, можете сделать это сами. В ином случае кровотечения имеют право первоочередности перед снятием гипсов.

— Проклятый госпиталь! — закричал человек, когда они исчезли за жизнерадостной занавесочкой в цветах. — Я подам в суд!

Голос интерна донесся уже из-за занавески:

— Образец иска — на столе. Мы ежедневно получаем свежую партию.

Запугав и обольстив все отделения интенсивной терапии, Нилсон заставил их перевести Пински в одну палату с Тоскарелли.

— Послушайте, — сказал он сестрам и врачам, — они приятели. Нед будет разговаривать с Тосом. Вы же говорили, что с ним нужно разговаривать, верно? Его мать и сестра уходят на ночь домой, так? И вот представьте, что Тос проснется ночью — и никого не будет? Вы можете выделить постоянных сиделок для него? Конечно нет. Но если бы Нед был там и разговаривал… — Так Нилсон охмурял медиков, пока не надоел им настолько, что они сдались.

Поскольку Пински не мог защитить Тоса, да и Тос смог бы сделать немного, если бы кто-то напал на Неда, это не давало, так сказать, двойного выигрыша.

— Но зато ты сможешь завопить, — подчеркнул Нилсон.

— Не раньше, чем завтра, — прошептал Пински разбитыми губами. — Никаких воплей до завтра.

— Ну и что, — сказал Нилсон. Он уже отужинал в госпитальном кафетерии и подумывал над тем, не попросить ли поставить третью койку в палате.

— Как мило, — съязвил Пински. — Какой внимательный у меня посетитель.

— Ты хочешь, чтобы я ушел?

— Нет, — признался Пински. Мать и сестра Тоскарелли, а также его собственная жена Нелл ушли уже домой. — Зажги свет, ладно? Ненавижу, когда сумерки.

Нилсон встал и зажег свет. Тос поморщился — но затем его лицо вновь сделалось ничего не выражающим.

— Слушай — ты видел? — в восторге спросил Нилсон.

— Уже было, — ответил Пински. — Пока ты ужинал, приходили мерить ему пульс — и он тоже поморщился. Сестра сказала, что это хороший знак.

— Черт, — сказал Нилсон, столь же довольный Тосом, как и самим собой. — Может быть, сукин сын проснется, наконец. — Он наклонился над Тосом. — Эй, поросенок, просыпайся, а? Нам нужно работу делать, беби, нам нужно шевелиться, шевелиться, беби!

Но ответа не последовало.

Нилсон еще несколько минут звал Тоса, а затем сдался. Он вернулся к кровати Пински и опустился на стул. Пински глядел на него заплывшими глазами.

— Нужно еще пытаться, — сказал Пински. — Врач сказал, нужно принести кассеты, музыку, какую он любит, все такое. Ему нужны знакомые звуки. То, к чему он привык. Наверное, нужно записать шум окружного отделения полиции — или его любимого ресторана. — Эта речь, похоже, истомила его силы. — Завтра я поговорю с ним. Когда не будет так больно дышать.

— Хорошо. Сделай это, — зевая согласился Нилсон. Он почти уже заснул на своем стуле, когда появились Дэйна со Страйкером. Выглядели они ужасно.

— Что за черт? — сказал Страйкер, став в дверях.

Он ожидал увидеть здесь одного Тоскарелли. Вид Пински, перебинтованного и побитого, с Нилсоном, сидящим возле, подействовал на него шокирующе. Нилсон поднял голову при звуке его голоса.

— Привет. — Затем, увидев Дэйну, встал: — Привет. Что случилось?

Страйкер рассказал им.

Нилсон усадил Дэйну, сам стал возле, положив руку ей на плечо. По мере рассказа Страйкера его лицо багровело от гнева.

— Она не для того здесь! — зло бросил он. — Ты не имел никакого права использовать ее.

— У меня не было выбора, — ответил Страйкер.

— А я не слишком хорошо себя проявила, — устало сказала Дэйна. — На моем месте должен был быть ты, Хэрви. Или Нед.

— Нет, ты молодец, — успокоил Страйкер. — Я уже говорил, ты сделала все, что могла, и что сделал бы каждый из нас. — Он подошел к кровати Пински. — Что случилось, Нед?

— А, немного побили, — небрежно сообщил Пински.

— Три сломанных ребра, сломана ключица, рука, повреждена селезенка, многочисленные ушибы, — перечислил Нилсон сквозь зубы. — И все из-за красных носков.

— Прости, Нед, — сказал Страйкер. — Я терплю поражение по всем статьям.

— Нет, нет, я думаю, ты был прав насчет красных носков: я имею в виду, что очень странно видеть сразу трех бродяг в чистых красных носках, но я видел трех парней в красных носках, выходивших из приюта. Я думаю, тебе следует этим заняться, Джек.

— Ну, тогда лучше передать это дело отделению наркотиков, — заключил Страйкер.

— И вся моя компьютерная работа коту под хвост, — простонал Нилсон. — Когда мы уже вышли на что-то, наш первый подозреваемый вдруг разлетается на куски от случайного выстрела. Говорю вам, это несправедливо.

— Ты добыл связи? — спросил Страйкер; в это время он подошел к Тосу, чтобы поглядеть в его лицо.

Нилсон перечислил, что именно добыл.

Страйкер молчал, глядя на Тоскарелли.

— Это хорошо, Хэрви. Это великолепно. Вся проблема в том, что я ошибся — это был не Лири.

— Напротив, мон шер лейтенант, — возразил Нилсон. — Лаборатория обнаружила отпечатки пальцев Лири на дробовике, что разбил твой телевизор. Это была его ловушка, все верно. Я думаю, он рассчитывал, что и это дело пришьют убийце копов. Твоя дверь запирается плохо, ты знаешь, никакой проблемы для такого опытного мерзавца, как Лири.

— Но не он — снайпер, — угрюмо сказал Страйкер.

— И тем не менее есть связь между Лири и остальными жертвами.

Страйкер покачал головой:

— И что? Я начинаю думать, что, если смотреть на людей так пристально, как смотрим мы, то всегда найдутся какие-то связи. В конце концов, все эти люди стали копами, так? Значит, они неизбежно схожи между собой, схожи и их жизни. Но если и есть одна-единственная победная комбинация, то мы ее не отыскали. — Он тяжело вздохнул, глядя на своего партнера: — Кто это был, Тос? А? Проснись и дай нам ответ. У нас семь покушений на копов: кому-то нужна была их смерть. Пятеро — мертвы, ты — неизвестно где, а другой лезет на стену от боли. Кто это?

— Нужно выбрать точку отсчета, — сказал Пински. — Либо эти копы сделали что-то, либо они не сделали чего-то, как говорит Ривера.

— Что все это значит? — спросил Нилсон.

— Так что говорит Ривера? — переспросил Страйкер, уставившись на Пински.

— Он говорит, самое трудное в такой работе, как у него, — игнорировать жизнь, что идет у тебя под носом, — терпеливо пояснил Пински. — Делать вид, что это тебя не касается. Не быть копом. Вроде этого…

— Значит… плохие они копы…

Это было сказано шепотом — еле слышным, дрожащим.

Шепот принадлежал Тоскарелли.

— Но я — не плохой коп, — твердо сказал Страйкер.

— Кто-то думает так, — заметил Нилсон. — Каждый верит лишь собственному мнению, не правда ли?