Паула Гослинг - Тайна Люка Эббота

Мэри Стрэйкер впервые вступила в разговор:

— Это огромный толстый человек, и когда он ест, то вечно оставляет на губах пищу. Он отвратителен. — Казалось, она сама была удивлена своей смелостью и, замолчав, схватилась за чашку обеими руками.

— Понимаю. Вы говорите, у него есть наброски с Уин Френхольм?

— Она позировала многим из нас время от времени. Сэм уже говорил, что я сделала с нее бюст, — ответила Ханна. — Есть и скульптура в полный рост. У нее была прекрасная фигура, отличные пропорции, и она могла оставаться неподвижной долгое время. Это уже искусство само по себе — неподвижность. У нее это было.

— Вы недолюбливали ее.

Это было сказано утвердительно, не в форме вопроса. Ханна Путнэм некоторое время пристально на него смотрела.

— Думаю, что вы все это выясните весьма скоро, и не вижу причины скрывать. Да, я недолюбливала ее — и я любила ее. Это была безответная любовь. Она обладала жестокостью, которая часто сочетается с большой красотой. Она отдавалась многим мужчинам, потому что они вечно крутились вокруг нее, а ей нравилось, когда перед ней пресмыкались. Она ненавидела мужчин, однако это не значит, что она любила женщин. Любила она лишь себя.

Женщина говорила с чувством достоинства. Люк почувствовал к ней жалость и был впечатлен ее откровенностью. Она не притворялась и не играла на публику. Женщина очень пожилая, она сама обладала несомненной красотой. Ее худощавая фигура была затянута в простой черный свитер и брюки, и она глядела Люку прямо в глаза.

Прошло несколько минут, и Аннабель Ли положила руку на руку Ханны и осторожно, но убежденно проговорила:

— Уин Френхольм была истинной проституткой, и, боюсь, вы найдете много тому доказательств, инспектор. Желаю вам удачи. За тот год, что мы работаем вместе, она имела роман и с моим мужем, и с мужем Мэри. Я бы с радостью убила ее собственными руками. Но я не убила. Вчера у нас была вечеринка. Большинство работающих в Центре пришли на нее. И Уин — тоже. Нечто вроде закрытия сезона. Она циркулировала, исчезала, появлялась вновь; снова исчезала и вновь возвращалась. Наконец, ушла совсем. Это ее стиль поведения. Возможно, последний соблазненный ею мужчина мог бы вам рассказать то, что вы желаете знать. Мы — не можем.

— Понимаю, — сказал Люк. — Спасибо за откровенность. — Он встал. — Если вы будете так любезны, расскажите сержанту Смиту в подробностях все, что вы помните о том вечере, а я пойду побеседую с мистером Моссом.

Он оставил Пэдди, который уже вынимал блокнот, и снова вышел в полумрак монастырских стен. Он проследовал по туннелю и очутился перед вывеской «Грэнери Пресс». Большая двойная дверь была распахнута, и он вошел в острый запах кислоты, химикатов, чернил и горячего металла. Вероятно, это все — часть процесса литографирования, подумал он. Сначала комната показалась ему пустой, но тут же он заметил широкую спину, склоненную в дальнем углу над рабочим столом.

— Мистер Мосс?

Фигура резко выпрямилась; мужчина повернулся к Люку. В резком свете ламп над головой Рэй Мосс напоминал рассвирепевшего медведя, поднятого среди зимней спячки. Густые прямые волосы свисали на лицо, заросшее бородой, а черные глаза яростно глядели на пришельца.

— И что?

Люк показал свою карточку полицейского.

— Я — старший уголовный инспектор Эббот. Я расследую обстоятельства смерти Уин Френхольм. Я полагаю, вы знали ее, и я желаю слышать: могли бы вы рассказать мне о ней?

— Я мог бы рассказать вам, где у нее на Теле находится каждая родинка, если вы это имеете в виду. Она была прожженная шлюха, но тело ее было превосходно.

— Нет, я не это имею в виду.

Люк удивился, поняв, что его раздражает циничность ответа Мосса. Вряд ли он был чистоплюем, однако животный запах, исходящий от Мосса, и его отношение к погибшей шокировали инспектора.

У Мосса, казалось на первый взгляд, отсутствовала духовная жизнь, как таковая, и он существовал подобно животному, то есть состоял из плоти — и подчинялся зову плоти. И все же, все же… по мере того как Люк осматривался, он видел развешанные по стенам плоды труда этого животного — и удивлялся еще более. То была не порнография; не смелые кричащие цвета, как того можно было ожидать, — то были наинежнейшие цветочные натюрморты, кружево папоротников, крошечные животные, ручейки, птицы.

— Я имел в виду, какой личностью она была, и разговаривали ли вы с нею прошлым вечером. Кажется, здесь была вечеринка?

— Я не хожу на эти чертовы вечеринки. Я работал в тот вечер. Я работаю и сейчас, — подчеркнул он.

Люк взглянул на его рабочий стол и увидел около дюжины этюдов, выполненных той же рукой тонкого мастера, что и рисунки на стенах. Невозможно было не узнать в портрете ту самую женщину, что он видел мертвой несколько часов назад.

— Я вижу. Вы ведь готовите это для продажи, не так ли?

— И что? — голос Мосса звучал угрожающе.

Эббот пожал плечами:

— Мне показалось, что вы могли бы пожелать сохранить их. Как воспоминание.

— Если бы я желал этих воспоминаний, я бы сохранил. У меня нет алиби, если вы допрашиваете меня за этим. Я работал здесь один за полночь — а затем пошел спать наверх. — И он указал на грубую лестницу, ведущую к люку в потолке. — Я держу здесь постель. Это дешевле, чем искать место ночлега еще где-то. Все, что мне нужно в жизни, — это работа, и на кой черт мне какая-то квартира или дом?

— Да, никакого смысла в квартире в таком случае нет, — спокойно согласился Люк.

Казалось, одним своим обликом Мосс представлял угрозу для любого, — и неудивительно, что ему редко удавалось самому продать свои работы. Покупатели, должно быть, его пугались.

— Я знаю, что за тот вечер она несколько раз исчезала — и возвращалась. Приходила ли она к вам в течение одной из тех отлучек?

В огромной руке Мосса был в эту минуту острый нож, которым он выстругивал рамку для этюда. Нож на минуту остановился, завис в руке мастера — а затем, очень мягко и деликатно, вернулся к своему занятию.

— Нет, — проговорил Мосс.

— Вы уве…

— Я же сказал: нет.

Ты лжешь, подумал Люк. Он взглянул на несколько этюдов, что уже были заключены в рамку и одеты тонкой, прозрачной защитной пленкой.

— Сколько вы хотите за вот этот? — спросил Люк, указывая на целомудренный набросок обнаженной Уин Френхольм. Она сидела, в три четверти оборота развернувшись к зрителю, прижав колени к груди, и были видны тонкая линия ее спины и мягкие тени таза. Голова Уин была повернута к зрителю, и хотя в позе не было никакой сексуальности, в лице ее виделся некий вызов. Лицо было так прекрасно, что немногие мужчины могли бы пройти мимо него. Длинные ее волосы были высоко подняты, однако несколько прядей спускались на лицо, нежный изгиб шеи и плеч. Это было действительно изысканно.