Паула Гослинг - Тайна Люка Эббота

— Пятьдесят фунтов, — резко ответил Мосс.

— Вас устроит личный чек?

Мосс повернулся к нему и взглянул с любопытством.

— Вы желаете купить его?

— Портрет очень красив, — искренне сказал Люк. — У меня в квартире найдется для него подходящее место: там полуденное солнце падает как раз под нужным углом. Да, я беру его.

Мосс выглядел расстроенным — и отвел взгляд.

— Почему?

— Думаю, он будет напоминать мне о том, отчего, в первую очередь, я стал полицейским, — просто объяснил Люк. — Она была жива — а теперь ее нет. У нее украли жизнь. Какова бы она ни была, кто бы она ни была — это недопустимо. Это нужно наказывать.

Мосс помолчал и спросил:

— А ночью? Откуда свет будет падать ночью?

— У меня есть китайский фонарь, достаточно низко, и свет от него идет слева. — Люк ждал ответа.

— Чек устроит меня, — Мосс отошел, будто ему не хотелось видеть, как чек будет подписан. — Положите его вот туда на полку.

— Она приходила сюда, правда? — Люк спрашивал, как привык на работе.

Мосс издал не то рыдание, не то рычание. Он не поворачивался.

— Она пришла. Мы были вместе. Потом ушла. Это было похоже на нее: когда на нее находило, она позволяла мне иметь себя… когда она была раздражена. Иногда она смеялась надо мной, говорила, что от меня воняет, говорила, что я отвратителен. Но мне не было дела до того, что она там говорит, — пока она позволяла мне прикасаться к ней. Она была… она была совершенством. Каждая деталь ее тела. Она была прекрасна, как цветок.

Люк оторвал чек и осторожно положил его на полку. Взял этюд.

— В какое время она пришла? В какое ушла?

— Пришла около семи, ушла — не было восьми. Пошла на вечеринку, я думаю. Мне был слышен шум оттуда.

— А вы — не пошли?

— Я никогда не стану тратить время на большинство из этих людишек, жалких профанов и кустарей. От силы три настоящих художника наберется здесь. То есть таких людей, которые думают о своей работе; людей, которые не просто идут на поводу у моды, не гонят по шаблону то, что имеет спрос.

— Но художнику тоже нужно выжить.

— Только для того, чтобы работать, — зло ответил Мосс. Он так и разговаривал, отвернувшись. — Вы желаете еще что-то спросить?

— Не сейчас. Может быть, я вернусь.

— Не стесняйтесь заходить в любое время. — Тон Мосса был пародией на вежливость, голос вновь стал рычанием. — Я никуда не денусь.

Эббот встретился с Пэдди Смитом на полпути в туннеле.

— Ну и как? — спросил Пэдди.

Эббот был растроган и задумчив после встречи с Моссом.

— Они были вместе с семи до восьми. — Он достал этюд, подставил его под серый тусклый свет дождливого дня, чтобы пленка не давала бликов. — Он вдвое мощнее меня, говорить не умеет, зарос шерстью и рычит, как медведь. Она смеялась над ним, оскорбляла его, использовала его — то есть некая версия сказки про Красавицу и Чудовище. И все же — вот как он относится к ней.

И Люк дал Пэдди взглянуть на этюд.

Пэдди тихо присвистнул.

— Бедняга.

Люк кивнул:

— Ну, а теперь пора навестить безутешного кузена, полагаю.

Настойчивый стук в дверь под вывеской «Три колеса» извлек Гордона Синклера из глубины магазинчика. Хмурясь, он приоткрыл дверь и проговорил через щелку: «Сегодня мы не работаем».

Эббот показал свое удостоверение.

— Простите меня, но это совершенно необходимо.

— Разве нельзя подождать до завтра? — поинтересовался Синклер.

— Боюсь, что нет, — улыбнулся Люк.

Кровавое чудовище, проворчал Синклер, но снял цепочку и впустил гостей. Затем вновь закрыл дверь на цепочку. Для пущей конспирации он опустил штору и зацепил ее за крючок внизу; повернулся:

— Пошли в дальнюю комнату. Мы работаем.

Его недавно забрызганный глиной фартук подтверждал это. Они проследовали за ним через ряд витрин с товаром. Взгляд Пэдди упал на ценник, и он прирос к месту от изумления. Сто пятнадцать фунтов за плафон для лампы? Вот этот фиолетово-зеленый плафон? Со всякими штуковинами на нем? Или «штуковины» выросли на плафоне как грибы? Да, они напоминали грибы — ядовитые грибы.

Он кое-что знал об искусстве, но никогда не мог бы сказать с определенностью, что в искусстве ему нравится. Зато всегда мог бы дать ответ, что ему не нравится, — а это определенно было именно то, что не нравится.

Через занавеси в задней комнате они увидели большую мастерскую, в которой помещалось именно то, что значилось на вывеске: три гончарных колеса, козлы для просушки изделий занимали большую часть пространства. Огромная печь помещалась возле дальней стены. Чаны и рабочие столы довершали картину насыщенной профессиональной жизнью мастерской.

Возле одного из гончарных кругов сидела запачканная маленькая фигурка и уныло лепила кувшин, который должен был стать, вероятно, «самым-самым», неким хитом, поскольку был кривобок и треснут с одного бока. Пэдди вздохнул: вероятно, ему не понять.

— Полиция, дорогой мой, — проговорил Гордон Синклер, подходя к Бэрри Триту и кладя ему руку на плечо. Встряхнись.

— Бог мой! — простонал Бэрри и драматическим жестом схватил кувшин с круга. — Бог мой!

Пэдди, облокотившись на стол, тяжело вздохнул: лучше уж побывать в какой-нибудь передряге, чем допрашивать двух этих идиотов об убийстве.

Люк игнорировал эту мелодраму, будто то была естественная часть его существования. Он улыбался, глядя на тех двоих. Трит слегка воспрял духом. Синклер вдруг разъярился, сразу без обиняков прояснив суть их с Тритом взаимоотношений. Люк предпочел сконцентрироваться на мистере Трите.

— Простите нас за вторжение в такое печальное время, однако я уверен, что вы так же жаждете поймать убийцу вашей кузины, как и мы, мистер Трит.

— Конечно, он жаждет, — нетерпеливо проговорил Синклер.

— И хотя это будет нелегко, я был бы благодарен вам, если бы вы припомнили все события прошлой ночи и этого утра.

— Разве это так необходимо? — вмешался вновь Синклер. — Он уже дал показания в полиции; наверное, достаточно давления на человека?

Люк продолжал улыбаться.

— Было бы достаточно, если бы то не была местная полиция, которая, хотя и известна безупречной работой, не слишком опытна в расследовании такого рода дел.

— А вы — очень опытны?

— Я — опытен. Ужасное занятие, зато мое профессиональное.

Пэдди отвернулся, чтобы никто не заметил его ироничную улыбку. Люк входил в роль: он играл на публику, ухитряясь при этом не насмехаться над своими жертвами. То было искусство, в котором Пэдди никогда не удавалось преуспеть. Люк — это хамелеон. Он был подобен искусному танцору.

— Хорошо, — всхлипнул Бэрри. — Нет, нет, Гордон, не сердись: со мной все будет в порядке. Если это поможет, я готов сделать все, о чем вы просите. В конце концов, она была… она была моей дорогой кузиной. — Он глубоко вздохнул и, по всей видимости, взял себя в руки. — Что вы желали бы знать?