Юлиан Семенов - Пресс-центр

- Киш мир ин тухес, менш, унд зай гезунд! (15)

48

18.10.83 (11 часов 02 минуты)

Мари Кровс оказалась совсем еще молодой женщиной с узкими зелеными глазами, золотоволосая, коротко, под мальчика стриженная.

- Я вас представляла себе другим, - сказала Мари, когда они встретились в баре "Дворца прессы".

- Каким? - заинтересовался Степанов.

- Русские очень традиционны в одежде... Или же, наоборот, как-то вызывающе неряшливы, носят черные брюки и коричневые туфли... А вы прямо-таки парижский журналист....

- В Париже живут разные журналисты... Бреннер - одно, а Вернье - прямо ему противоположное.

Что-то стремительно промелькнуло в лице Мари, в ее узких зеленоватых глазах; "беззащитная цепкость", - отметил Степанов, удивляясь тому, что возникло именно это словосочетание, казалось бы, взаимоисключающее, хотя, впрочем, мир ведь еще не исчерпал себя, человек, умирая, удивляется тем ощущениям, которые приходят вместе с последним вздохом. "Беззащитная цепкость" - в этом есть что-то от избалованного ребенка...

- Вернье - мой отец, - заметила Мари. - Пожалуйста, не говорите, что он работает на консерватора Бельсмана. Отец честный человек.

- Он мне тоже показался славным человеком, Мари, но я никак не думал, что он ваш папа.

Глаза ее засияли, но так было лишь одно мгновение, потом они вновь стали настороженными, изучающими, закрытыми.

- Вам что-либо известно, как сейчас Лыско? - спросила она.

- Жив... Это все, что я знаю... Времени не было, я из аэропорта сразу к вам. И потом, знаете, когда человек уезжает оттуда, где он какое-то время жил, начинают действовать законы той общности, куда он вернулся...

- Вас интересует, отчего с ним так поступили, мистер Степанов?

- Ради этого я приехал.

- Вы можете попасть в его квартиру?

- Не знаю...

- Дело в том, что на его письменном столе должно лежать страниц тридцать машинописного текста... Прочитав этот материал, вы поймете, пусть не до конца, кому Лыско мог мешать...

- Кому же? Дигону?

- Да.

- У вас есть факты?

- Они были в квартире Лыско.

- Можно от вас позвонить в посольство?

- Хотите, чтобы разговор стал известен полиции?

Степанов улыбнулся.

- Считаете, что ваш аппарат подслушивают?

- Мне намекнули об этом. Мне дал это понять инспектор Шор, который ведет дело Грацио... Я пыталась взять у него интервью...

- Он сказал, что слушает ваши разговоры?

- Не только один он. Есть частные детективы, есть еще и другие силы, научно- техническая революция и все такое прочее.

Степанов поднялся, поменял у бармена монету на жетон для телефона-автомата, позвонил в бюро, где работал Лыско, представился, попросил ключ от его квартиры.

- У нас нет ключа, товарищ Степанов, его отправляли в таком состоянии, что было не до ключей, попросите у консьержки.

- Почему вы думаете, что она даст мне его ключ? Я и по-французски не говорю...

Мари, стоявшая рядом, шепнула:

- Я говорю, пусть только они позвонят...

- А вы не можете позвонить? - спросил Степанов.

- Мы не знаем номера. Поезжайте, поговорите, в конце концов, можете обратиться в консульство...

- Вы очень любезны, - сказал Степанов. - Дайте адрес, пожалуйста....

Мари снова шепнула, словно бы понимала русскую речь:

- Не надо, я знаю, где он живе... где он жил...

...Консьержка приняла подарок Степанова, рассыпавшись в благодарностях (уроки краткосрочных командировок; всегда бери с собою, если, конечно, сможешь достать, пару баночек черной икры по двадцать восемь граммов, три цветастых платочка, три бутылки водки и набор хохломских деревянных ложек).

Прижав к груди "горилку з перцем", женщина достала ключ от квартиры Лыско, заметив:

- Он всегда предупреждал меня, когда уезжал на несколько дней, а теперь даже не оставил записки...

Мари и Степанов переглянулись; консьержка шла первой по лестнице; Мари приложила палец к губам; Степанов действительно готов был спросить: "Неужели вы не знаете, что с ним случилось?" В России все бы уже все знали или строили догадки, а тут личность в целлофане; есть ты, нет тебя - никого не колышет, каждый живет сам по себе, и если наша заинтересованность друг в друге порою утомляет, особенно если это выливается в "подглядывание в замочную скважину", то здешнее равнодушие все- таки куда как страшнее, есть в нем нечто от глухой безнадеги, иначе как этим российским словом не определишь.

Консьержка обернулась, опершись о теплые (так, во всяком случае, показалось Степанову) деревянные перила старого дома, достала из кармана фартука платок, вытерла лоб.

- Я ощущаю свой возраст, только когда поднимаюсь по лестнице. С тех пор как я начала здесь работать, а это было пятьдесят лет назад, лишь в этом году лестница показалась мне немножко крутой.

Степанов неожиданно для себя попросил Мари:

- Пожалуйста, узнайте, сколько раз в этом подъезде делали ремонт?

Мари удивилась:

- Почему вас это интересует?

- Потому что у нас нет консьержек и ремонт делают раз в три, а то и в два года....

Мари спросила старуху; та нахмурилась, начала загибать пальцы, сбилась.

- Последние лет пятнадцать, в этом я уверена, ремонта не было.

- А сколько ей платят в месяц? - поинтересовался Степанов.

Консьержка погрозила пальцем.

- Разве можно называть сумму заработка, месье? Это мой секрет.

Мари улыбнулась.

- Месье иностранец, его все интересует...

- Я живу очень хорошо, - ответила консьержка, - у меня пенсия, и хозяин платит вполне прилично, так что выходит где-то тысяча двести франков....

Степанов спросил:

- А как вы думаете, Мари, сколько стоит ремонт подъезда?

Та пожала плечами.

- Пятнадцать тысяч, не меньше... Да нет, что я, добрые двадцать пять, квалифицированная работа очень ценится, краски и все такое прочее... Хотите, узнаю точно?

- Очень хочу. А я подразню тех, кто у нас в Москве занимается этой проблемой... На спичках экономим, а электричество жжем...

Мари вздохнула.

- Все еще относите себя к "бунтующему поколению"?

Степанов покачал головой.

- В пятьдесят лет не бунтуют, Мари; в моем возрасте доделывают недоделанное.

...Консьержка открыла дверь, пригласив Степанова и Мари в маленькую квартиру; прихожая была очень темной, зато, когда старушка отворила дверь в комнату, Степанова поразило огромное, во всю стену окно, такие бывают у парижских художников, что живут на Монмартре рядом с проститутками, студентами-иностранцами и томными сутенерами.

А возле стола, впечатанный в голубой проем неба, сидел помощник инспектора Шора, высокий улыбающийся Папиньон.

- Первые гости, - сказал он, - я вас жду.

Консьержка возмутилась:

- Месье, как вы здесь очутились?!

- Я из полиции, действую с санкции властей, а вот как сюда попали эти люди? И кто они такие? Впрочем, мадемуазель Кровс я мельком видел. Ваши документы, месье, обратился он к Степанову.