Наталья Андреева - Смерть по сценарию

Не ссориться же из-за бабы с представителем своей мужицкой породы, тем более что для меня это случайность, которая ничего для меня не значит? И если бы он просто попытался набить мне морду, мы разошлись бы с миром. Но этот тип оказался не из тех, кто идет на компромиссы, он был настроен решительно, когда я пригласил его выпить со мной водки. Вина не стал предлагать. Нет толку расходовать деликатный напиток на человека, желудок которого настроен на количество градусов, а не на годы выдержки. Мы сели, я разлил водку в стаканы и отошел открыть окно, потому что хотел курить.

Конечно, я не видел, как он подсыпал яд, иначе разве стал бы пить? Да ни за что! Надеялся, что без разговора по душам покушение на мою жизнь не состоится. Они ведь так любят поговорить, эти люди, привыкшие все решать в процессе длинных бесед с трубкой возле уха. И чего он сдернулся? Не знаю. Я свидетельствую только о том, что действительно было, зачем мне теперь врать? Если не становиться пошлым, то можно было бы сказать, что этот мужик отравил меня из-за забора, который нанятые мною рабочие поставили на двадцать сантиметров дальше в глубь его участка. Но версия смешна и неправдоподобна, поэтому пишу правду. Жаль, не увижу, что с ним будут делать его бывшие коллеги — менты. Очень жаль. Но это я еще успею представить, пока не выпил из стеклянного стакана, в который, быть может, уже насыпан яд…»

Алексей прочитал написанное и сначала не понял, что чувствует: сомнение, боль, ненависть? Все было так мерзко, особенно про Сашу. И если бы Павел Клишин уже не был мертв, он немедленно кинулся бы его убивать, но не шпагой и не с пистолетом, а голыми руками, чтобы почувствовать, как под пальцами хрустнет горло. А кожу на этом горле можно просто разорвать ногтями, чтобы от вида и ощущения теплой крови прошло тупое недоумение. Михин понял по лицу Леонидова, что он прочитал написанное, протянул руку за листочками:

— Ну, Алексей Алексеевич, что теперь скажете об отношениях вашей жены и Клишина?

— Откуда эта писанина?

— А из той книги, что вы начали читать. «Смерть на даче». Последняя работа писателя.

— И что там еще, на остальных пятнадцати страницах? Пардон, две прочитал, две здесь, осталось немногим более десяти.

— Ну, остальное не так интересно, там философские размышления о писательском труде, о жизни, людях. Так, всякая дребедень, которая лезет из некоторых писак. Но это… Это мотив. Вы знали про Клишина и жену?

— Я не верю.

— Да? А покойный был другого мнения. Так где вы достали яд?

— Я не был у Клишина в тот вечер. Это его фантазии, не понимаю только зачем.

— А он пишет, что были. И все-таки, как насчет вашей жены?

— Со своей женой я сам поговорю. На основании записок мертвеца вы все равно не имеете права меня задержать, ищите улики.

— Да, а это? — Михин достал из чемоданчика пахнущий ландышами голубой платок и кнопку с надписью «Райфл». Алексей узнал и платок, и кнопку: платок Сашин, кнопка от его собственной джинсовой старой рубашки, в которую он переодевался, когда приезжал на дачу.

— Где нашли? — хрипло спросил Леонидов.

— Платок в спальне наверху, кнопку у трупа.

— А стащить их из моего дома Клишин не мог? Все это косвенные улики, яда у меня никогда не было, а таких кнопок…

— Нам поискать в вашем доме рубашку без кнопки, да?

— Не надо. Я уверен, что рубашка там есть.

— Даже так?

— Слушайте, я никогда не думал, что окажусь в такой дурацкой ситуации… Черт, не верится даже. Но это полная чушь! — Алексей растерялся.

— Смотрите, сколько против вас улик: посмертные показания Клишина — раз, платок, удостоверяющий, что ваша жена была в доме покойного, — два, пуговица опять же показывает, что в доме покойного были вы, — три. Осталось выяснить, могли ли вы достать яд и найти свидетелей, которые, быть может, видели вас на даче Клишина. Ордер на обыск и вопрос вашего задержания до предъявления обвинения — дело нескольких дней. Сами знаете, добровольное признание облегчает… Ну, не мне вам рассказывать, на какие сутки в заключении рождается его необходимость у подозреваемого. Цена любого блага, даже самого маленького, зависит от обстоятельств, в которые попал человек. Свобода, конечно, категория призрачная, а купить за нее можно вещи весьма конкретные.

— Я не дурак, все понял. — Как всякий живущий по законам общества человек, Леонидов был слаб для тюрьмы, и ему стало страшно. — А моя жена? Ей вы не поверите?

— Показания супругов в расчет не принимаются. Конечно, она скажет, что законный муж в тот вечер не вылезал из дома, кто ж сомневается?

— А если она скажет, что никакой связи между ней и Клишиным не было?

— Разумеется, не было. Ха-ха!

— А если это правда?

— Докажите.

— И докажу. А пока у вас нет ни ордера на обыск, ни санкции на мое задержание, прошу. — Он пошел к калитке и открыл ее. — Всего хорошего.

Леонидов чувствовал, что если останется один, то обязательно вспомнит все и найдет выход. Ему нужно было остаться одному, сесть и вспомнить, и чтобы для этого было хотя бы несколько дней.

— Может, покаяться хотите?

— Ну уж нет. Я хочу доказать, что ваш покойный писатель — маньяк, который только и делал, что врал про людей и выставлял их в самом гнусном свете. Только зачем он это делал? Вот это надо бы выяснить…

— Что ж, до встречи, Алексей Алексеевич!

Леонидов наконец остался один. Он четко помнил все, о чем писал Клишин, и теперь пытался отфильтровать правду от лжи в его рассказе.

Ну, никакого соседа из ревности я не убивал, это уж точно. И в доме у него четвертого июня тоже не был. Это постулат, от которого надо оттолкнуться в своих рассуждениях. А когда Клишин все это написал? В январе? Не мог он тогда такое написать, потому что с Сашей встретился на даче в мае и не знал, что она замужем именно за мной. Прошлым летом сюда приезжал совсем другой человек, не я. Я появился только осенью и никогда здесь раньше не был. А Клишину было все равно, за кем Саша замужем. Он просто знал, что муж существует, и сочинил эту историю об убийстве из ревности. Потом, в том же мае, увидел меня, и ему осталось только внести недостающие конкретные детали в описание мужа. Или же немного изменить под образ другого человека уже написанный текст. И внес он эти злосчастные изменения, вероятнее всего, только на прошлой неделе. Кусочек-то небольшой, всего полстраницы. А моя работа? Упоминание обо мне как о менте и обо всех ментах в частности? Это Клишин мог узнать только от Александры, значит, они встречались. На даче или где-то, но встречались.

Значит, Саша мне изменила? Саша?! Мне?! Что сделать с ней? Убить, развестись? Стой, стой, стой… Если Клишин соврал насчет твоего вечернего посещения, то почему он не мог насочинять, что переспал с Сашей? Значит, свою невиновность ты принимаешь за постулат, а ее — нет? Это подло. Надо спросить и все узнать у нее и вместе подумать, что мы можем противопоставить этому бредовому обвинению, вот и все. Рассказать все это беременной женщине? А если ей станет плохо, если что-то случится с ребенком? Но если меня посадят, будет еще хуже. Суд ей и ребенку не пережить, хватило первого мужа-убийцы. Можно подумать, что все, что с ней случается, — рок. Саша! Ей так досталось, столько пришлось пережить, а я поверил запискам какого-то сумасшедшего. Нет, надо выяснить все это сегодня и сейчас».