Дия Гарина - Битте-дритте, фрау-мадам

— Может самогонки ему дать? — с сомнением в голосе предложил Романовский, наблюдая за моей реакцией.

— Вряд ли это поможет. — Я присела на край кровати и пощупала пульс на влажной от испарины руке. Похоже все-таки сердце. Стрессов, которые выпали на долю этого человека за несколько последних дней, я не пожелала бы даже злейшему врагу. И ведь «скорую» вызывать нельзя. Иначе все, ради чего я занялась похищением людей, пойдет прахом.

— У тебя «Корвалол» есть? — спросила я Романовского и, глядя на его смущенно-растерянное лицо, поняла, что о лекарствах, имеющихся в доме, он не имеет никакого понятия. И не удивительно, если учесть, что лекарством на все случаи жизни для него был самогон собственного изготовления.

Пришлось устроить в пятикомнатном доме настоящий обыск, прежде чем мы обнаружили в платяном шкафу коробку из-под мороженого со всевозможными пузырьками и облатками. Слава богу, «Корвалол» там был. Тридцать капель (плюс еще пять на всякий случай) в пятидесятиграммовый граненый стакан, полный ледяной колодезной воды, и я полуобняв Панфилова влила лекарство ему в рот. Алексей пил жадно, как будто только что из парной, но признаков возвращения рассудка не проявлял.

Тут у меня возникла одна идея. Не зря же за моими плечами три месяца маяты на курсах немедицинского гипноза! Я не знаю, как вывести Панфилова из этого гипнотического состояния, но зато знаю, как погрузить его в другое. В свое. Возможно, у меня получится. Ведь тогда в кафе его реакция на мое внушение была моментальной. По крайней мере, ничто не мешает мне попробовать. Я вытянула из-под футболки золотой кулон с одиноким бриллиантом (не мог Павел поскромнее подарок сделать!) и начала медленно покачивать его перед блуждающими глазами Алексея. Вскоре эти глаза эти уже не могли оторваться от качающегося туда-сюда блестящего полукруга. Отлично. А теперь…

— Сейчас я буду считать до семи. И на счете семь ты уснешь. Ты устал. Ты хочешь спать. И на счете семь ты уснешь. Раз. Два. Веки тяжелеют. Три. Дыхание ровное. Четыре. Хочется спать. Пять. Глаза закрываются. Я сказала, закрываются. Шесть. Ты спишь. Семь!

Но еще до того, как прозвучала заветная цифра Алексей погрузился в глубокий гипнотический сон. Густые брови его перестали подергиваться, а приподнятая и отпущенная мною рука упала мягко и безвольно, как тряпочная. Какое-то время я сидела рядом, слушая выровнявшееся мужское дыхание, а затем пошла на кухню, где Романовский уже вовсю гремел расставляемой посудой.

— Ну а теперь-то можно по маленькой? — робко интересуется мой должник, выставляя на стол бутылку из-под молдавского «Белого аиста» до горлышка заполненной мутноватой жидкостью.

— Теперь можно, — обреченно киваю я, с усилием отгоняя замаячивший впереди призрак алкоголизма. — Только не спрашивай ни о чем, Сеня. Пожалуйста. У меня на правду-то сил не осталось, не то, что на вранье.

— Не буду спрашивать, — подозрительно покорно соглашается мой собутыльник, наливая самогонку в граненые стопки. — Что захочешь, сама расскажешь.

И я рассказала. Не все конечно — только сегодняшние свои подвиги.

— Ищут меня. И его ищут. — Малосольный огурец хрустел на зубах вперемешку со словами. — Милиция ищет, Иловский ищет… Может быть, еще кое-кто… Короче, один сплошной поисковый тимуровский отряд. А когда найдут…

— Не найдут. — Семен грохнул по столу кулаком, взбудоражив даже гусей в сарае. — Ты не думай, Ника. У нас в деревне все про всех знают. Но никому чужому ни полслова. Даже за водку. Особенно, если я попрошу. А просить я умею, не сомневайся.

— Вот уж в этом не сомневаюсь, — пробормотала я. — Только что делать дальше не знаю. Гипнотический сон у Панфилова может перейти в сон обычный. А может и не перейти. Короче я и сама не знаю, получится ли у меня его в порядок привести или это должен сделать только тот самый гипнотизер, который над ним поработал.

— Может бабу Степу позвать? — предложил Семен, повторяя ритуал самогонной церемонии. — Будем, Ника.

— Не-… кх-нельзя! — просипела я, проталкивая самогонку сваренной в мундире картошкой. — Иловский может знать, что она в Панфиловском лагере прирабатывала. И послать к ней своих головорезов.

— Ха! Плохо ты бабу Степу знаешь. Как она в наших мужиков из автомата палила?! Да из ее избушки любой головорез убежит, как черт от ладана.

— Нет уж. Не хочу я рисковать. Мне еще свои поиски нужно организовать. — Я почти с ненавистью посмотрела на лежащий под рукой мобильник. Ни одного пропущенного вызова. Или он просто сломался?! — Знаешь, Семен, давай договоримся. Я оставлю Панфилова у тебя. До утра он проспит как младенец, а я за это время в город смотаюсь. Кое-какую мыслишку хочу проверить. Не могу больше сидеть, сложа руки.

— Все бы так, сложа руки, сидели, — весело подмигнул Романовский. — Глядишь, порядка в стране больше было бы. Когда хочешь ехать?

— Вечером.

— Тогда иди, отдохни. Я тебе у девчонок постелю.

Я не стала возражать, что всего-навсего четыре часа, и солнце даже не думает сдавать позиции, а покорно поплелась за Семеном. Мимо большого темного от времени зеркала, отразившего бледное, осунувшееся женское лицо с упрямо поджатыми губами и синими кругами вокруг глаз. Прошло несколько секунд прежде, чем я сообразила, что из нас двоих к женскому полу отношусь только я. И это мое отражение явило беспристрастное зеркало.

Ты плохо выглядишь, телохранительница. Почти также плохо, как чувствуешь себя. И это уже опасно. Потому что любая ошибка, рожденная отчаянием, усталостью и слишком сильным желанием поскорее все исправить, может привести к непоправимому. Значит, тебе нужно уснуть. Даже если ты уверена, что это невозможно.

Пришлось немало потрудиться, заставляя перевозбужденный мозг приступить к процессам торможения. Я долго вертелась на мягких перьевых подушках, как будто их набили канцелярскими скрепками. Но потом мерное тиканье часов растворилось в шелесте лесной травы, на которой я вдруг оказалась. Спелые ягоды земляники приятно освежали пересохший от страшной жары рот. Пить. Как же мне хочется пить. Я побежала к искрящемуся неподалеку ручью и обеими горстями зачерпнула холодную до ломоты в зубах воду. Действительно зубы ломило, но жажда не собиралась отступать, и чем больше я делала глотков, тем больше хотелось мне пить. Понимая, что что-то не так я бросилась к другому ручью, потом к третьему… Неужели мне суждено погибнуть от жажды, несмотря на водное изобилие?! Кажется, я застонала от такой несправедливости и тут же подверглась энергичному встряхиванию.

— Ты чего стонешь, Ника? Приснилось чего? — Низкий голос Семена окончательно вытащил меня из кошмара. Правда, не до конца. Обведя языком потрескавшиеся губы, я поняла, что готова отдать десять лет безоблачной жизни за глоток минеральной воды. Пусть даже Панфиловской.