Дия Гарина - Битте-дритте, фрау-мадам

Каюсь, мне очень захотелось двинуться за ним и рассмотреть собранные здесь шедевры. Я без труда узнала несколько известных полотен русских художников, что бесследно канули в водовороте Великой Отечественной. Да и различные ящики, громоздившиеся друг на друга в центре бункера, неудержимо манили в них заглянуть. Но Панфилов так и не пришел в себя, а Павел, зайдясь надсадным кашлем, начал медленно сползать по стене. Поэтому, переложив на Немова с Зацепиным почетное право первооткрывателей, мы с Егоровной приступили к привычному женскому делу — исцелять и утешать. Правда, занималась этим в основном баба Степа. Расстегивала на Панфилове рубашку, подкладывала ему под голову свою вязаную кофту, с которой не расставалась даже в летнюю жару, от души хлопала Павла Челнокова по щекам. В общем, по мере сил заботилась об их самочувствии и утешала. Меня.

— Ты, Валерьевна, не переживай, выберемся мы отсюда обязательно. Я ведь еще своего долгожданного не дождалась. Значит рано мне помирать. И Алеше с Витюшей. И тебе рано. И мужикам твоим тоже.

— Панфилова в больницу надо, — отвечала я невпопад, обшаривая взглядом полумрак бункера. И почти рядом с дверью обнаружила самый настоящий лом. Эврика! — Вы тут побудьте, а я попробую заслонку выбить. А если эти черные археологи, вдруг вспомнят, что мы здесь как хомячки в мышеловке, пусть присоединяются.

Провожаемая фирменным челноковским взглядом, я набрала в грудь побольше свежего воздуха и выскользнула за дверь, закрыв ее как можно плотнее. И сразу же очутилась в полной темноте. Это ничего. Всего несколько шагов по прямой и я буквально уткнусь в тоннель. Но прежде чем в него уткнуться мне пришлось задуматься над вопросом: почему в пещерке вдруг началось великое потепление? Но поскольку никакие идеи в голову не приходили, пришлось забраться в найденный на ощупь тоннель и озадачиться следующим вопросом: почему поток жара накатывает именно отсюда? Целых десять секунд я гадала, что бы это значило, попутно прислушиваясь к странным приглушенным звукам, доносившимся снаружи, а потом взвыла от боли и неожиданности. Потому что мои ладони, шлепающие по полу тоннеля, вдруг оказались на раскаленной сковородке. Причем правая, подтягивающая здоровенный лом, вляпалась еще в какую-то полужидкую клейкую субстанцию. Отпрянув назад, я глубоко вдохнула и закашлялась. Странная масса оказалась обжигающе горячей. Преодолевая боль, вытерла ладонь о джинсы, и, протянув руку вперед, осторожно коснулась пола. Еще один ожог убедил меня, что галлюцинации здесь ни при чем. Там, где по моим подсчетам заканчивался тоннель, переходя в печное чрево, творилось что-то странное.

Пот лил с меня градом, а легкие молили о глотке свежего воздуха, но я вновь потянула вперед нывшую руку и для разнообразия потрогала кирпичный потолок. Результат оказался тем же — боль и полное непонимание того, что происходит. Почему, черт побери, печные кирпичи раскалены так, будто здесь двое суток жгли древесный уголь?

Раскашлявшись уже всерьез, я включила задний ход, бросив лом на произвол судьбы и только с лязгом захлопнув за собой дверь бункера, догадалась о природе непонятных потрескиваний и подвываний, проникающих в тоннель из домика Егоровны. Вернее из того, что от него осталось.

— Не хочу вас огорчать, — прокашляла я пространство. — Но пока о свободе придется забыть. Козел Иловский не соблюл правила противопожарной безопасности и доигрался до настоящего пожара. Наверное, какой-нибудь уголек на пол упал. Или он специально… В любом случае избушка полыхает и наверняка очень красиво. А печь превратилась в топку Бухенвальда. Плюнешь — зашипит…

Пораженные новостью мужчины немного помолчали, а потом обрушили на меня град вопросов. В конце концов, мне надоел этот допрос, и я предложила им самим сходить и убедиться. И совсем не удивилась, когда Немов двинулся к двери. Он ведь женщинам не верит!.. Хотя про меня, кажется, говорил обратное. Вот она пресловутая мужская логика!

Оставшись без света, мы какое-то время молчали, переваривая очередную плохую новость. Правда вслед за ней пришла хорошая — Панфилов очнулся. И тут же был введен нами в курс дела.

— Сколько времени потребуется, чтобы печь остыла? — едва очнувшись, бизнесмен взял быка за рога.

— Думаю, после такого пожара — сутки. Может больше, — предположил историк. — Воздуха здесь достаточно. По моему, даже есть что-то вроде вентиляции. Так что предлагаю засечь время… У кого есть часы с подсветкой?

У меня, — на панфиловской руке блеснул голубоватый огонек. — Половина второго.

Зацепин в полголоса пробормотал что-то вроде „пропустил“ и зашуршал одеждой. Потом так же в полголоса выругался. А когда вернулся Немов, с кислой миной подтвердивший мою правоту, потребовал у него фонарь и принялся кружить по бункеру, освещая пол под ногами.

— Что потерял? — подал голос Павел, до этого безучастно сидевший у стены.

— Шприц, — коротко ответил Зацепин.

— С дозой что ли? — мрачно хохотнула я. Похоже, последние события напрочь испохабили мое чувство юмора.

— С инсулином, — озабоченный Виктор Игоревич, не принял шутки. — Маленький такой. На один кубик.

Тут у меня в голове что-то явственно щелкнуло, и рассыпанная мозаика сложилась в неприглядное панно.

— Не ищите, — несмотря на пропитавшееся печным жаром тело, голос мой звучал холодно. — Кажется, я знаю, где он у вас выпал. В печи. А я все гадала, в какую это расплавленную дрянь умудрилась влезть рукой…

— Значит, плохи мои дела, — после тяжелого молчания произнес историк. — Один укол я уже пропустил. И… Короче, если я не выйду отсюда в течение суток… То не выйду никогда.

— Виктор… — Панфилов поднялся и шагнул к Зацепину. — И ничего нельзя сделать?

— Ничего. С диабетом не шутят, знаешь ли. Особенно в моем случае. Вовремя не укололся — плохо. Вовремя не поел, тоже… Такие вот штуки инсулин в нашем организме творит. Смертельно опасные.

— И поэтому вы выбрали его, чтобы избавиться от своего лучшего друга? — заявила я, вглядываясь в лицо кандидата исторических наук, предводителя дворянства, человека на каждом углу говорившего красивые слова про честь, достоинство и верность.

Наверное, на меня посмотрели как на умалишенную. В скудном свете фонаря это трудно было определить, но реакция Панфилова была однозначной.

— Вы с ума сошли! Или надышались дыма и бредите. Виктор хотел меня убить? Да вам не в телохранительницы надо было идти, а в писательницы. Такое богатое воображение пропадает. А точнее, больное. Вам ли не знать, что это Иловский и его банда хотели от меня избавиться, потому что я отказался продать этот проклятый участок!

— Нет! Не хотели, — голова моя решительно мотнулась. — Иначе он не стал бы городить весь этот огород с гипнозом. А просто повторил бы попытку. И способ убийства слишком тонкий для господина Иловского. Признаться, сначала я думала, что это ваша жена решила избавиться от вас и вернуть вашему сыну кровного отца — Николая. Тоже, кстати, вашего друга. А потом…