Филлис Джеймс - Взгляд на убийство

Сейчас Придди думала о Питере, погружаясь в воспоминания о нескольких часах уединения с ним. Однако сегодня вечером интимное тепло воображения было тесно связано с тревогой. Не рассердила ли она его своим поведением? Со стыдом вспомнила, как протяжно закричала от ужаса, когда обнаружила безжизненное тело, свое стремительное бегство, закончившееся в его объятиях. Он был очень добрым и внимательным почти всегда, конечно, когда не был занят работой. Она знала, что он нервничает по пустякам и любая демонстрация любви раздражает его. Дженни научилась признавать, что их любовь, а она больше не сомневалась в том, что это именно любовь, должна иметь свои пределы. С тех пор как они провели некоторое время вдвоем в служебной комнате медсестер после обнаружения тела мисс Болам, она перебросилась с Питером только парой фраз. Она не могла представить, что он чувствовал. Но была уверена только в одном — она не сможет позировать сегодня. Ничего невозможно поделать со своим стыдом или виной, долго теперь придется ждать, пока она освободится от этого чувства. Питер рассчитывает на ее приход в мастерскую, как наметили. — В конце концов, ее алиби зафиксировано, и родители подумают, что она занимается в вечерней школе. Она просто не найдет разумных оснований, изменяющих их планы, да и Питер слишком умен, чтобы оказаться обманутым. Но она не могла заниматься этим! Именно сегодня вечером! Пугало не так то, что придется позировать, как то, что последует за этим. Однако сил отвергнуть его явно не хватало, да она и не хотела особенно отказывать ему. Но сегодня вечером, после смерти Энид, она чувствовала, что не сможет перенести его прикосновений.

Вернувшись в комнату после разговора со старшим инспектором, доктор Штайнер присел рядом с нею и принялся утешать. Он очень мил, этот доктор Штайнер. Как всегда, слегка осуждал собственную леность и смех незанятых пациентов. Но он заботился о людях, в отличие от доктора Багли, который, работая и сурово изнуряя самого себя тяжелым лечением, в действительности вообще не любил людей, лишь желал показать, что любит. Дженни, несомненно, не было все до конца ясно. Она просто не думала об этом прежде. Сегодня вечером, несмотря на то что она перенесла настоящее потрясение, обнаружив тело мисс Болам, ум ее сделался неестественно ясным. И не только ум, обострены оказались все чувства. Материальные предметы вокруг нее — вощеный ситец чехла на кушетке, красное шерстяное одеяло, свернутое в ногах, яркая зелень и золото хризантем, стоящих в вазе на письменном столе, — ощущались яснее, ярче, реальнее, чем обычно. Она видела очертания руки мисс Саксон, лежавшей на столе и державшей книгу, ее тонкие волосы на лбу, освещенные светом настольной лампы. Ей захотелось, чтобы Питер всегда видел мир вокруг с таким же удивлением и ясностью, как если бы родился один во Вселенной, со всеми первыми яркими оттенками и неизбывной свежестью. Вероятно, подобное чувство должен испытывать художник.

«Наверное, действует бренди», — подумала она и хихикнула. Ей вспомнилось ворчливое бормотание старшей сестры Амброуз полчаса назад:

— Чем Нагль угощает Придди? Этот ребенок полупьян.

Но она не была пьяной и на самом деле не верила в действие бренди.

Доктор Штайнер, пригладив волосы, приблизился к ней и на мгновение положил руку ей на плечо.

— Она была добра ко мне, мне же она не нравилась, — вырвалось бездумно у мисс Придди.

Она больше не чувствовала стыда или вины перед мисс Болам. Лишь излагала факты.

— Вы не должны больше переживать в связи с этим, — мягко сказал врач и похлопал ее по колену. Она не возмутилась. Питер сказал бы: «Распутный старый козел! Скажи ему, чтобы держал свои лапы при себе». Но Питер ошибался. Дженни знала, что это был жест доброты. Мгновение боролась с искушением положить свою руку на руку врача, чтобы он увидел — она все понимает верно. У доктора Штайнера руки маленькие и очень белые для мужчины, так отличающиеся от рук Питера, с длинными, костлявыми, испачканными краской пальцами. Придди скользнула взглядом по завиткам волос ниже манжет рубашки психиатра. На безымянном пальце он носил золотое кольцо с печаткой, тяжелое, словно орудие защиты.

— Естественно чувствовать то, что чувствуете вы, — сказал он. — Чем люди будут добрее друг к другу, тем лучше. Мы не должны стыдиться своих чувств. Особенно если начнем понимать и анализировать их, а со временем научимся, не таясь, жить в гармонии с ними.

Но Дженни уже не слушала. Тихо открылась дверь, и вошел Питер Нагль.

Вытерпев вынужденное сидение за письменным столом в приемной и обменявшись банальными замечаниями с молчаливым полицейским, дежурившим там, Нагль теперь искал развлечений в кабинете для консультаций. Несмотря на то, что его допрос был формально закончен, он не мог оставить клинику. Секретарь правления явно хотел, чтобы он остался до конца, закрыл опустевшее здание на ночь, тем более в его обязанности входило открыть клинику снова в понедельник утром. Ход событий также свидетельствовал о том, что он будет привязан к месту по крайней мере еще на пару часов. Утром Питер запланировал вернуться домой пораньше и работать над картиной, но теперь об этом нечего и думать. Возможно, все закончится уже после одиннадцати часов, и он освободится. Но даже если бы они могли пойти в одноэтажный дом в Пимлико вместе с Дженни, она бы не стала ему позировать. Это было ясно. Одного взгляда на ее лицо было достаточно. Она не встала навстречу, когда Питер вошел в кабинет, и он был благодарен за эту сдержанность. Но она кинула на него быстрый взгляд, полузаговорщический, полуумоляющий. В нем выражалась не только просьба понять ее, но и своеобразный способ извиниться. Ладно, пусть, хотя он сожалел также. Рассчитывал вечером поработать добрых три часа, а времени оставалось так мало. Но если она пыталась передать только то, что не настроена заниматься любовью, ладно, пусть, это его вполне устраивало. Если бы она могла знать, что это устраивало его в течение большинства ночей! Ему лишь хотелось овладеть ею, а Придди надоедливо требовала внимания к самой сути любовной игры. Он же действовал легко и быстро, как обычно принимал пищу, без ложного стыда, беспокоясь только о самом себе. Но это было не для Дженни. Дженни любила. Она любила безнадежно, страстно и опасно, требуя постоянных заверений, легкой нежности и поглощающих время технических приемов, изнуряющих его и едва приводящих к удовлетворению. Она ужасно боялась забеременеть, так что подготовительные мероприятия к любовным действиям болезненно раздражали, а результаты большей частью оказывались такими, что она бурно рыдала на его груди. Как художника, его мучительно восторгало ее тело. Он даже не мог подумать о замене модели, а тем более позволить себе ее заменить… Цена Дженни поднялась слишком высоко.