Павел Амнуэль - Мир «Искателя», 2004 № 04

Сигнал селектора заставил его вздрогнуть всем телом и схватиться за сотовый телефон. Павел даже не сразу понял, что звонят по внутреннему аппарату, первое мгновение ему казалось, что неожиданно прервалась связь — пропал сигнал или сели батарейки.

Нет, все в порядке. Просто нелюбопытная секретарша вернулась с задания и спешит доложить ему об этом.

Он просил называть его по имени-отчеству, хотя она старше Павла на десять лет и куда опытнее. Возможно, из-за своего подневольного — даже по отношению к ней — положения. Она сама перешла на должность секретарши, Караев уговорил, именно уговорил ее, просил почти наверняка присмотреть за ним или подучить чему. Она в «Анатолии» с самого основания, а с Караевым работала и до этого почти столько же. В курсе, с чего начиналось, и, кажется, прекрасно понимает, чем кончится.

Она действительно внешне совершенно нелюбопытна. На первый взгляд. Другой вопрос: просто не интересуется тем, что происходит за закрытыми дверями, или знает, но не считает нужным вмешиваться?

На этот вопрос ответа не было. Его секретарша, была женщиной замкнутой не без причин; но об этих причинах он узнал позже. И не от нее. От самой секретарши Павел практически ничего личного не выведал, всякий раз, когда он пытался тем или иным образом разузнать, что за человек дан ему Караевым, наталкивался на стену.

Еще и потому, что она была у Павла первой женщиной — с той поры, когда он впервые устроился на должность в «Анатолии».

Поэтому перед ней Павел был в проигрыше по определению. Она знала его, наверняка Караев обсуждал с ней своего племянника, перед тем как устроить ее на теперешнюю должность, кроме того, он сам не стеснялся повествовать перед ней о чем-то личном после того, как познал ее. Ему казалось это естественным. Возможно, ей тоже, раз она слушала эти монологи и кивала и задавала вопросы в нужных местах. И получала постепенно его, с каждым разом, все больше и полнее.

Возможно, размышлял он, это составляло часть ее обязанностей, ту, что была задекларирована меж ней и Караевым.

Этот переход — с делового на интимный — был стремителен, Павел и предполагать не мог, что нечто подобное может случиться вот так: просто и с прямолинейной откровенностью, шокировавшей и враз обезволившей.

Она заметила, как он разглядывает ее фигуру, с каким интересом и вниманием приглядывается к ней, Павел тогда приглядывался ко всем представительницам прекрасного пола, возраст такой, обращать же внимание на недостатки ему еще было неинтересно, это придет позже. Заметила и, подойдя поближе, спросила спокойно: «Хочешь?» Не поняв, он кивнул. Ни минуты не теряя, молча, она принялась раздеваться.

Странным было даже ее раздевание. Она сняла пиджак, выпустила рубашку из юбки, освободила неприметную свою грудь от поддерживающего бюстгальтера — Павлу много позже пришло сравнение с ушами спаниеля, в тот момент он лишь безвольно наблюдал за ее действиями, чувствуя, как беспокойно колотится в груди сердце и медленно восстает пробуждаемая плоть. И в последнюю очередь, резко задрав юбку, отчего он вздрогнул, сняла трусики, повесив их на спинку соседнего кресла.

Она вынуждена была сама положить его руки на свои бедра, Павел не смел. И затем уже села ему на колени, прижала голову к груди. Он почувствовал запах пота, смешанный с каким-то дешевым парфюмом, день был жарким, и этот запах разом завладел им. Он жадно вдыхал его, тычась лицом в подрагивающие груди, неловко пытаясь поцеловать их, ощущал языком выступающие на ее коже капли пота, слышал свистящее дыхание и чувствовал его на лице, — в те мгновения, когда поднимал голову, пытаясь встретиться с ней глазами, каждый раз неудачно.

Спустя минуту все кончилось. Резко и неожиданно. Она поднялась, встала пред ним, Павел едва разжал руки, чтоб выпустить ее, а затем неожиданно ткнулся лицом в юбку, снова сминая в поперечные складки, коснулся губами лона и замер так.

Она спросила: «Еще?», он несколько раз кивнул, его ответ она почувствовала телом. Она едва сдержалась, чтоб не вскрикнуть, и, сдержавшись, снова приникла к нему…

Это уже позже выяснилось, когда он стал вновь способен на логическое мышление и свободные выводы, что у нее родители на пенсии и двое детей от первого брака. И что Караев сам выплачивал ей что-то вроде дополнительного заработка, в три раза превышающий тот, что она получала в кассе, в соответствии с заранее оговоренными соглашениями. Что конкретно, какие пункты входили в соглашение, он не стал выяснять, не решился, оставив себе лишь догадки да несмелые предположения.

Его восторженное удивление сменилось разочарованием, а затем уступило место холодному расчету: раз платят, так не зазря. А потом он познакомился с Симой, и договор Караева просто вышел на долгое время из головы.

В дальнейшем они просто работали вместе, по-прежнему называя друг друга на «вы», при этом она звала его по имени-отчеству, он же ограничивался упоминанием лишь ее имени; общались, как два человека, получающих за свое общение заработную плату и не желающих ничего в этом менять.

Нелюбопытная секретарша сопровождала его и в поездках в Спасопрокопьевск, куда посылал его Караев «по делам фирмы». Первоначально в качестве ведущего на переговоры с Османовым, а затем, когда Павел достаточно освоился и перестал играть малопочетную роль «племянника своего дяди» и незаменимого, как и прежде, помощника. Караев по известным причинам, никому, кроме племянника, доверить присутствие на них не мог и, возможно, тревожась, сам звонил ему по два-три раза в день, особенно под вечер, узнавая, что и как. Павлу всякий раз хотелось спросить у своего дяди, помнит ли он, что в этом городке по-прежнему живут его родители, в нескольких минутах езды от представительства банка «Анатолия», в доме, выходящем окнами в тихий сквер. Но всякий раз разговор заходил о чем-то другом, более важном, вопрос этот так ни разу не сорвался с его уст. Может, и к лучшему.

Спрашивал только Османов, первым же делом; едва успев пожать руку Павлу, он немедленно осведомлялся о здоровье его отца и матери, все ли благополучно и не нужно ли что. Павел так и не узнал, насколько искренни были эти вопросы, чего больше в них было, почтительного любопытства или некоего расчета, пользуясь плодами которого, можно иметь более серьезную базу для своих притязаний.

Сейчас его уже нет на этом свете, вспоминать об этом, в сущности, незачем, разве как память о потере хорошего и внимательного собеседника, по-восточному учтивого и не лезущего за словом в карман.

И все же, как долго не звонит телефон.

Точно и в самом деле произошло невозможное. И ему теперь следует ждать возвращения своего шефа и дяди. Который немедленно сложит несложные фрагменты мозаики, уже, возможно, сложил…