Найо Марш - Перчатка для смуглой леди

Взглянув на балкон и не дожидаясь ответа, он стал подниматься по лестнице. Гибсон последовал за ним.

Среди полицейских и фотографов находился пожилой коренастый светловолосый мужчина с посеребренными сединой усами.

— Привет, — бросил ему Аллейн. — И вы здесь.

— Да, мистер Аллейн, — отозвался инспектор Фокс. — Даже опередил вас. Я был еще в Скотленд-ярде, когда туда позвонили, и начальник велел мне присоединиться к вам. Зачем, не знаю. Думаю, мистер Гибсон тоже не знает.

— Чем больше народу, тем веселее, — мрачно сказал Гибсон. — Дельце, похоже, непростым будет.

— Ладно, — сказал Аллейн, — дайте-ка взглянуть.

— Мы накрыли его, — произнес Гибсон, — мебельным чехлом. Выглядит он соответственно. Впрочем, я и хуже видывал.

— Очень неприятный вид, — подтвердил Фокс и кивнул одному из полицейских. — Давай, Бейли.

Сержант Бейли, специалист по отпечаткам пальцев, откинул чехол с тела Джоббинса.

Сторож лежал на спине, кровавое месиво на лице застыло в ужасной маске, единственный неповрежденный глаз был широко раскрыт. Расстегнутое пальто в кричащую клетку было вздернуто вверх и собралось комом на пояснице. Под пальто виднелся грязный белый свитер и довольно щегольский желтый шарф с вышитой буквой «Г». Он был запачкан кровью. Свитер в багровых пятнах также задрался вверх. Рубашка из шотландки, заправленная в брюки, туго перетянутые ремнем и натянувшиеся на лодыжках раскинутых ног, производила по контрасту почти домашнее уютное впечатление.

Аллейн взглянул на тело, выждал немного и спросил:

— Его фотографировали? Отпечатки сняли?

— Все сделано.

— Я бы хотел произвести кое-какие измерения. А потом его можно убрать. Я видел на улице фургон для перевозки трупов. Скажите своим. — Сержант двинулся вниз по лестнице. — Только постарайтесь, чтобы те молодые люди не видели, как его будут выносить.

Он протянул руку, и Фокс подал ему стальную рулетку. Они измерили расстояние от разбитой головы до трех ступенек, ведущих в фойе бельэтажа, и обозначили положение тела. Джоббинса унесли, главный врач тоже уехал. Аллейн взглянул на бронзового дельфина, поблескивавшего на ковре.

— А вот и орудие убийства, — заметил Гибсон, хотя объяснений никому не требовалось.

Постамент, находившийся в левом углу, упал и лежал поперек ступенек. Дельфин валялся ниже на площадке, совсем близко от темного пятна на малиновом ковре, оставленного головой Джоббинса. Двойник дельфина по-прежнему как ни в чем не бывало стоял в забавной позе на собственном постаменте у стены. На лестнице, на четвертой ступеньке сверху, валялась большая кружка, из которой пролилась жидкость, ниже еще одна и небольшой жестяной поднос.

— Его пост, — начал Аллейн, — находился на балконе под…

Он поднял глаза. Зияющая пустота сейфа была все еще ярко освещена.

— Верно, — подтвердил Гибсон. — Он должен был дежурить здесь до прихода в полночь сменщика, некоего Хокинса.

— Где этот Хокинс?

— А-а, — презрительно отозвался Гибсон. — Ревет, как дитя малое. Совсем парень расклеился.

— Похоже, он с самого начала повел себя глупо, — осуждающим тоном вставил Фокс. — Опоздал. Пришел сюда, на балкон, увидел погибшего и с воплем бросился бежать прочь из театра.

— Так оно и было, — подтвердил Гибсон. — И если бы он не столкнулся с мистером Джеем и его подружкой, то, наверное, до сих пор бежал бы как сумасшедший, а мы пребывали бы в полном неведении.

— Значит, в полицию звонил Джей? — спросил Аллейн.

— Да.

— А что у них с сигнализацией?

— Отключена. Кнопка находится на стене за кассой.

— Знаю, мне показывали. Рассказывай дальше, Фред.

— Сюда послали сержанта, ему потребовалась помощь. Я получил распоряжение, приехал, и мы обыскали помещение. Думали, что преступник где-нибудь прячется, но нет. Либо он убрался до прихода Хокинса, либо ускользнул, когда тот бился в истерике. Дверь главного входа была закрыта, но не заперта. Они говорят, что она была заперта; видимо, через нее он и смылся.

— А мальчик?

— Да, теперь о мальчике. По словам мистера Джея, мальчишка — настоящий бесенок. У него была привычка прятаться в зале после спектакля и валять дурака. Джоббинс жаловался, что мальчишка достает его, изображая привидение и все такое прочее. Именно этим парень занимался, когда мистер Джей и мисс Данн собрались идти ужинать. Джей пытался поймать его, но было темно, а после нескольких мяуканий они услышали, как хлопнула дверь служебного входа, и решили, что мальчик ушел. Оказалось, они ошиблись.

— Хорошо. Я хотел бы поговорить с Хокинсом, Фред.

Хокинс сидел в зале. Он обладал простоватой наружностью, а покрасневшие глаза, распухший нос и обвисшие губы делали его внешность еще менее привлекательной, Хокинс скорбно взглянул на Аллейна, заговорил о расшатанных нервах и опять заплакал.

— Снова пришли терзать меня, — хныкал он. — Я пережил такой шок, мне нужен врач, а вместо этого я подвергаюсь ужасному обращению. Я буду жаловаться. Вы должны отпустить меня домой.

— Скоро отпустим, — пообещал Аллейн. — Даже отвезем, после того как вы мне спокойно расскажете о том, что произошло.

— Я уже рассказывал! Сколько можно!

— Погодите, я понимаю, что вы чувствуете себя ужасно, и с нашей стороны неприлично вас задерживать, но, видите ли, мы надеемся на вашу помощь.

— Не надо мне зубы заговаривать. Знаю я полицейских. Сначала они говорят о помощи, а потом — бац! — суют тебе под нос расписку о невыезде.

— Нет, этого не будет. Послушайте… Я сейчас расскажу, как я себе представляю случившееся, а вы исправите меня, если я ошибусь. Хорошо?

— Откуда я знаю, что вы там наговорите!

— Да никто вас ни в чем не подозревает, — вмешался Фокс. — Сколько можно повторять!

— Ничего, ничего, все в порядке, — успокаивающим тоном сказал Аллейн. — Теперь слушайте, Хокинс. Вы пришли в театр. Когда? Без десяти двенадцать?

Хокинс начал громогласно жаловаться на автобусы и грозу, но в конце концов ему пришлось признаться, что, когда проходил по улице Речников, он слышал, как часы пробили двенадцать.

— И вы вошли в театр через служебный вход. Кто вас впустил?

Оказалось, что никто не впускал. У Хокинса был ключ. Захлопнув за собой дверь, он свистнул и крикнул «привет». Довольно громко, как догадался Аллейн, поскольку Джоббинс был на посту на балконе, а Хокинс хотел дать ему знать о своем приходе, подозревая, что Джоббинс сыт по горло его опозданиями. Дверь он запер на замок и задвижку. Хокинс рассказывал неохотно, то и дело горестно жалуясь на судьбу. Постепенно он разгорячился и заявил, что случившееся наверняка самым ужасным образом скажется на всей его дальнейшей жизни. Аллейн слушал с неизменным сочувствием и интересом, подбадривая лестными замечаниями. Хокинс смотрел на суперинтенданта полными слез глазами. Он подошел к самой ужасной части своего повествования. В бутафорской было темно, поэтому он включил фонарик и прошел в зал. Там он сразу заметил тусклый свет в бельэтаже и увидел, к своему большому изумлению, Генри Джоббинса в новом ярком пальто, сидевшего в первом ряду бельэтажа.