Нина Васина - Дурочка (Ожидание гусеницы)

— Лакрица написала мемуары, хочет их издать. От тебя требуется мнение по поводу ее литературных данных и информационный анализ текста. Работа будет мною полностью оплачена. Завра с утра позвони ей, восхитись мемуарами, наплети, что хочешь по поводу ее талантов и назови сумму за договор с твоим издательством. Навяжи аванс, сделай все, чтобы она его подписала. Как там дальше дела пойдут, неизвестно, но аванс и все дальнейшие затраты я беру на себя.

Выслушав это с бесстрастным лицом, Лепетов поинтересовался:

— Какой тут мой интерес?

— Могу только предполагать, почему ты захочешь, чтобы эта книга не была издана никаким другим издательством, — заметил Крылов. — Например, сауна с хорошенькими сотрудницами в 79-ом году, которую ты организовал генералу Кулагину. Вернее, информация и подробности о развлечениях там, попавшие потом к его руководству. От кого, интересно?.. Я подумал, что ты захочешь отредактировать подобное.

— Она не может писать о таком, это губит ее же репутацию!.. — опешил Лепетов.

— Лакрица всегда ставила на первое место достижение важных с ее точки зрения целей, даже ценой своей карьеры и репутации. За что и слыла дурой.

Лепетов нервно прошелся по кабинету и задумчиво подвел итог:

— Ладно, задача ясна — не дать Лакрице издать свои мемуары в другом издательстве. А какой финал? Как любой автор она будет требовать их скорейшего издания.

— Финал по обстоятельствам, — с трудом поднялся из мягкого дивана Крылов. — Будете с автором работать, обсуждать… советовать, и все это — не спеша. Вон у тебя какой специалист имеется — филолог! Уверен, у него наберется много претензий к тексту.

Спустя два дня в кабинете Лепетова младший редактор филолог Гвидон радостно объявил с порога:

— Восхитительно! Смешение стилей, шокирующие откровения, оригинальность текста! Это — бомба!

Стив Лепетов и Крылов ошарашено переглянулись.

— Что, вообще — никаких замечаний? — уныло поинтересовался Крылов.

— Я не могу правильно оценить тождественность исторических фактов, но манеру письма можно считать открытием!

Гвидон Пушкин решительно направился к столу, вывалил на него пачку листов с мемуарами, и начал говорить, в возбуждении шлепая по столешнице ладонями:

— Автор умышленно — я уверен — подает основной текст казенным циркулярным языком. А начало каждой главы написано в манере подписей ребенка лет пяти-шести под рисунками!.. Все это к тому же разбавлено сводками из новостей тех лет, плюс краткие описания действующих лиц в манере сатирического гротеска! Например!.. Минуточку, я тут отметил… — он начал копаться в распечатке. — Персонаж Крези-бой. Вот… «Медлительный оленеподобный верзила, задиравший каждую попадающуюся ему юбку, оказался женатым человеком, к тому же отцом маленькой дочери, которую он таскал с собой в рюкзаке в сомнительные места наших сборищ. Нередко в шумном ночном споре, с одним косячком на всех — по кругу, вдруг раздавался плач ребенка и все замолкали и замирали от первобытного страха несвободы — откуда здесь ребенок?.. почему — ребенок?.. А Крези-бой доставал девочку как колдун из мешка и уходил по коридорной кишке коммуналки искать кран с водой со словами «наше будущее уже обкакалось от таких разговоров».

Гвидон на выдохе чуть поклонился, театрально, с вывертом кисти, махнул страницей как мушкетер — шляпой и растерялся, обнаружив одинаковое выражение на лицах директора издательства и его важного знакомого. Застыв, они напряженно смотрели перед собой как в пропасть, которой не миновать — лихорадочно соотнося в уме ее размеры со своими возможностями прыжка. Первым пошевелился директор.

— Текст, конечно, интересный… — задумчиво заметил он, покосившись на неподвижного Крылова, — но требует некоторой… я бы сказал… отшлифовки.

— Хотите — пари? — возбужденно спросил Гвидон.

Тут уж и полковник очнулся от своего оцепенения и уставился на младшего редактора тяжелым взглядом, загасив его энтузиазм.

— Просто я уверен, — растерянно пожал плечами Гвидон, складывая разворошенные листы, — что это писал мужчина. От имени женщины, которой не существует. Сборный образ!

— Пари принято, — процедил сквозь зубы Крылов и положил на стол двадцать долларов. — Я говорю, что это написала зрелая женщина. Несостоявшаяся как профессионал в своем деле и потому обиженная и злая.

Гвидон растерянно посмотрел на зеленую бумажку, потом — с детским изумлением — на директора.

Лепетов пожал плечами и сочувственно улыбнулся — сам напросился.

— Я… — засуетился Гвидон, к удивлению мужчин снимая пиджак. — У меня нет долларов, но вот… минуточку, — он сосредоточенно занялся манжетами своей рубашки и через несколько секунд стукнул по столешнице массивными запонками. — Они дорогие. Девятнадцатый век.

Крылов посмотрел на запонки, на смешного в своей торжественной серьезности Гвидона. Опять — на запонки.

— Одной достаточно, — заметил он, подкатив к себе запонку. — Побереги другую на следующий спор.

— Да, — кивнул Лепетов. — И начни уже серьезно работать над текстом, чтобы обсудить моменты с автором. Например, из зачитанного только что — первобытный страх несвободы от плача ребенка. Странная конструкция, тебе не кажется?

— Не кажется! — с вызовом заявил Гвидон. — Плач ребенка для мужчины — это навязанная ситуация его обязательной ответственности. За еду, безопасность и комфорт ребенка — вот вам и определение несвободы! Он больше себе не принадлежит. У человечества это отложено на подсознании, как и у животных в отношении своего потомства. Но описать подобное так коротко и емко может только хорошо чувствующий подобное состояние мужчина. Вот почему я считаю…

— Меня не надо убеждать, — с раздражением перебил Крылов, вставая. — Надеюсь, в ближайшие дни автор мемуаров лично посетит издательство. Что касается плача ребенка… Спросишь у нее самой, как она связывает это со страхом несвободы. Много начеркал?

— Извините, что?.. — тоже встал Гвидон.

— Пометки в тексте делал? — полковник показал жестом на мемуары. Гвидон подвинул ему пачку листов через стол.

— Я отмечал места… — начал он, но Крылов опять перебил, листая страницы.

— Вижу. Много восклицательных знаков. И мало вопросительных. Ты плохой редактор, — полковник вернул ему через стол распечатку.

— Что это значит?.. — Гвидон растерянно посмотрел на Лепетова.

— Да… — поднял тот голову и в замешательстве посмотрел на нависающего над столом Крылова. — Что это значит?

— Работать придется по-новому, филолог, — кивнул полковник. — Отстранись от стиля и манеры письма. Ищи нестыковку сюжетных линии, откровенные ляпы и все, что тебе покажется странным.