Реймонд Чандлер - Великий сон

Отбежав к машине, я скорчился за ней у подножки. В доме тем временем погас свет — и все. Уставившись на ступеньку, я ждал. Никакого движения. Канино был чересчур осторожен.

Выпрямившись, я спиной вперед втиснулся в машину, нащупал ключ зажигания и повернул его. Стал шарить ногой, но стартер был, вероятно, в приборной доске. В конце концов я его отыскал, и нагретый мотор мгновенно заработал — мягко, спокойно заурчал. Выбравшись из машины, я скорчился возле задних колес.

Хотя меня трясло в ознобе, я понимал, что этот последний мой финт выманит Канино: ведь без машины он пропал. Затемненное окно стало сантиметр за сантиметром открываться. Потом оттуда полыхнуло пламя и прогремели три выстрела. В машине со звоном разлетелись стекла. Я выдал болезненный вопль, перешедший в дрожащие стоны, затем изобразил бульканье, захлестываемое кровью, и закончил отвратительным глухим хрипеньем. Исполнено было отлично — самому понравилось. Канино тоже пришлось по душе: я услышал, как он смеется — торжествующе, нагло, открыто.

С минуту было тихо — по-прежнему шелестел дождь и ровно урчал мотор. Потом дверь тихонько открылась, и оттуда скользнула фигура с чем-то белым вокруг шеи: ее воротник. Она шагнула по веранде страшно скованно, словно деревянная кукла. За ее спиной, напряженно скорчившись, прятался Канино. Картина страшная и одновременно смешная.

Спустилась по ступенькам — я уже видел белое застывшее лицо. Направилась к машине — его охранный щит на случай, если я окажусь в силах плюнуть ему в глаза. В шорохе дождя зазвучал ее голос — тихий, бесцветный:

— Ничего не вижу, Лаш, стекла запотели.

Он что-то проворчал, и она резко дернулась всем телом, словно от толчка пистолетом в спину. Зашагала дальше к темной машине. Я уже видел его за нею — шляпу, часть лица, широкие плечи. Девушка вдруг остановилась и закричала. Это был высокий, прекрасный, пронзительный выкрик, сразивший меня, как хороший хук слева:

— Я его вижу! В окно — он за рулем, Лаш!

Канино схватил наживку. Отшвырнув ее в сторону, прыгнул вперед, выбросив руку. Темноту прорезали новые три вспышки пламени, опять зазвенело стекло. Одна пуля отлетела рикошетом, врезавшись в дерево за мною. А мотор мерно продолжал работать.

Пригнувшись, я смотрел на серое пятно его лица, судорожно подсчитывая. Если у него револьвер, то барабан мог уже опустеть. Однако — не обязательно. Сделал шесть выстрелов, но в доме после трех мог перезарядить его. Надеюсь, перезарядил — мне не хотелось накрыть его с пустым оружием. Только это мог оказаться и пистолет-автомат.

Я подал голос:

— Ну как, готово?

Он повернулся ко мне. Может, было бы прилично позволить ему стрельнуть разок или дважды, просто как джентльмену старой школы. Только в руках у него по-прежнему было оружие, и я не мог больше ждать. Во всяком случае не столько, чтобы прослыть джентльменом старой школы. Я сделал четыре выстрела, прижав кольт к ребрам. Схватившись обеими руками за живот, он упал, уткнувшись лицом в мокрый щебень. И больше не издал ни звука.

И Серебристая Головка не издала ни звука — застыла под хлещущими струями дождя. Обойдя Канино, я отшвырнул ногой его пистолет, потом подошел к нему и, согнувшись набок, присев, поднял. Так и подошел к Серебристой Головке. Она, как заведенная, повторяла:

— Боялась, боялась, что вы вернетесь.

— У нас ведь было назначено свидание. Я же сказал вам, что все было подстроено заранее.

И тут я захохотал, как спятивший идиот. Склонившись над ним, она прикоснулась к телу. Потом выпрямилась, держа в руке ключик на тонкой цепочке.

— Вам непременно нужно было убить его? — сурово произнесла она.

Смех мой утих так же внезапно, как начался. Зайдя мне за спину, она открыла наручники.

— Да, — сказала мягко. — Думаю, что нужно было.

Снова был день, и опять светило солнце.

Капитан Грегори из Отдела без вести пропавших задумчиво посмотрел из окна своего кабинета на верхний зарешеченный этаж Дворца юстиции, чистого и белого после дождя. Потом грузно повернулся вместе со своим крутящимся креслом, примял табак в трубке пальцем, пятнистым от ожогов, и хмуро взглянул на меня:

— Значит, вы опять заварили кашу.

— А, вы уже слышали.

— Приятель, я тут целыми днями просиживаю зад и делаю вид, что не в состоянии сосчитать до трех. Но вы будете удивлены, что мне приходится здесь слышать. То, что вы застрелили Канино, — здесь, по-моему, все в порядке, но не думаю, что наши парни за это вам навесят медаль.

— Вокруг слишком много убивали, — сообщил я. — Вот и мне захотелось приложить руку.

Он терпеливо улыбнулся.

— Кто вам сказал, что эта женщина там наверху — жена Эдди Марса?

Я рассказал. Он слушал внимательно, позевывая, похлопывая широкой, как лопата, ладонью по челюсти, усаженной золотом.

— Вы, наверное, думаете, что у меня была возможность ее отыскать?

— Правильный вывод.

— Может, я знал об этом. Может, я думал: если Эдди и его дамочка желают разыграть свой маленький спектакль, сделаю умный шаг — по крайней мере настолько умный, насколько в моих возможностях: позволю им заблуждаться, что спектакль удался. Или вы думаете, что я оставил Эдди в покое по личным причинам? — вытянув руку, он потер большой палец о два других.

— Нет. Этого я и в самом деле не думал. Даже, когда обнаружил, что Эдди знает все, о чем мы с вами здесь недавно говорили.

Он с видимым усилием стал хмурить брови — трюк, в котором уже утратил сноровку. Все лицо прорезали морщины, потом, когда лицо разгладилось, на нем остались белые полосы, постепенно обретающие краску на моих глазах.

— Я полицейский — всего лишь обыкновенный полицейский. Честный — в разумных пределах. Настолько честный, сколько можно ожидать от человека, живущего в мире, где честность вышла из моды. Именно поэтому я вызвал вас сегодня. Буду рад, если вы мне поверите. Как полицейский, я радуюсь, когда побеждает закон. С удовольствием посмотрел бы, как эти знатные, шикарно разодетые мерзавцы, вроде Эдди Марса, губят маникюр в каменоломнях Фолсома рядом с теми неудачниками из низов, которых полиция хватает при первой же попытке нарушить закон и которым потом уже не выбраться. Действительно, с радостью бы посмотрел. Но мы с вами уже достаточно живем на свете, чтобы понимать, что вряд ли нам доведется увидеть такую картину. Во всяком случае, ни в этом городе, ни в каком другом, даже наполовину меньшем, — нигде в этих необъятных, процветающих и распрекрасных Соединенных Штатах. Просто так заведено в нашей стране.

Я молчал. А он, откинувшись на спинку кресла, выпустил клуб дыма и, проверив состояние трубки, продолжал.

— Однако это не значит, что я считаю, будто Эдди Марс убил Рейгана или имел для этого какой-то мотив. Просто я думал, может, он что-либо знает, и рано или поздно что-нибудь да обнаружится. Прятать женщину возле Рилит было ребячеством, только это ребячество хитрейшей обезьяны, которая уверена, что одурачит любого. Он был у меня вчера вечером, после допроса у прокурора. Признался во всем. Сказал, что знает Канино как надежного телохранителя и для этого нанял его. Ничего не знал о его махинациях и не хотел знать. Не знал Гарри Джонса. Не знаком с Джо Броди. Гейджера, разумеется, знал, но заявил, что даже не догадывался о его нечистых делишках. Вы об этом, полагаю, уже слышали.