Наталья Кременчук - Смерть на фуршете

— А зачем это ему нужно?!

— Наивный человек, — улыбнулся Борис. — Передергивание с именем создает ему люфт для махинаций с авторами. Если с таким договором автор обратится в суд, то можно будет обвинить его в недосмотре, свалить вину на секретаря, редактора, оформлявшего договор, и так далее. Недаром у него устроена такая текучка кадров. А самому наивно хлопать глазенками и лить крокодиловы слезы, что опять обманули… Но от наших ребят-девчат ему будет трудновато вывернуться. Они не без оснований — или, точнее, с полным основанием — подозревают, что весь кавардак устроен Камельковским для того, чтобы уходить от налогов. А этого даже наше дырявое законодательство не прощает! Также у него чехарда с названиями издательства, его регистрацией и юридическими адресами… Достаточно трех-четырех исков от авторов — и ваш лже-Донат будет страстно мечтать о том, чтобы спрятаться от остального мира на одной из своих дач — и гулять там с любимой собачкой, громко скуля ей о своей горестной судьбе добряка мецената…

— Иски мы ему обеспечим! — твердо сказал Трешнев. — Думаю, тремя-четырьмя дело не обойдется… Коллегам только объясни!

— Будет чем заняться на ближайшем фуршете! — обрадовался Караванов. — Соберу всех пролетевших в «Парнасе»… Ведь у него немало есть и просроченных договоров, и недоплаты… Пусть и роялти его проверят! Книги «Парнаса» разлетаются, а их авторам он заявляет, что они даже аванс не отбили.

— Послушайте, — врезалась в его фантазию Ксения. — С моральным лицом и финансовой физиономией Камельковского понятно, но он строгал бабло и никогда не скрывал этого. А вы, тонкие и звонкие, продавая свой труд, а кое-кто и талант, ему помогали. И значит, стали причастными к распространению его, как ты выражаешься, макулатуры. Так, может, оставить дедушку в покое наедине с его собачкой, а заняться собой…

— Вона куда ты поворачиваешь! — Трешнев просверлил ее своими изумрудными глазами. — В таком разе должен тебе заметить: я лично не халтурил. И очень многие из нас, «негров», тоже не халтурили. Донатка вместе с дядей Валерой набрали ведь не каких-то абитуриентов Литинститута, срезавшихся на творческом конкурсе. Ты молодая, не помнишь, а люди в те поры девяностые бегали, как своры голодных собак, заработок искали… Прозаики, драматурги — и кинодраматурги. И переводчики! Сколько он переводчиков вовлек! А люди там с абсолютным чувством слова. Им легче хорошо написать, чем спустя рукава схалтурить. Те детективы, которые я Донатке написал, по пять-шесть тиражей выдерживали… Их и сейчас читать можно! Отражают время…

Было видно, что Трешнев не только разозлился на ее правдолюбство. Он словно продолжил вслух спор с самим собой. Но быстро взял себя в руки:

— Ладно. Проехали. В любом случае Авессаломыча наказать надо. Даже не наказать — интернировать от литературы. Наследил он там достаточно, наработал материал для историков культуры, теперь пусть на следственные органы поработает…

Он залпом выпил шампанское — которое только и было на этом летучем фуршете.

— И вообще, Ксения Витальевна, ты что, воплощенная совесть наша?! Я с тобой встречаюсь ради приятного времяпрепровождения, а ты норовишь вложить персты в разверстыя мои раны… И зачем?

Ксения молчала, наверное, как в сотый раз за последние недели размышляя: встать и уйти навсегда или подождать еще чуток?

— Все! — сказал Трешнев. — Предадимся течению жизни. Как говорят на родине твоего мужа, як буде, так буде. Но тебе даю честное ленинское: когда наш подполковник юстиции призовет меня подать на Камельковского заявление и приискать мне подобных, я посоветуюсь с тобою. Крепко посоветуюсь.

— Угомонись, Андрон! — потребовала Инесса. — И есть перспективы найти заказчиков Горчаковского?

Все посмотрели на нее с изумлением, но Борис — благодарно.

— Работа по поиску заказчиков ведется, — размеренно, словно в микрофон, проговорил он. — Следствие продолжается. Проект «Горчаковский» развивается, а «Бестером» готовится новый издательский проект, и для него выбран довольно талантливый молодой писатель… Он уже представлен владелице издательства и спонсорам премий. Угадайте с трех раз, кто это?

— Может, запишем на бумажках и сравним? — предложил Трешнев.

— Давай, — сразу согласился Караванов, а президент достал свой «монблан».

«Бумажками», разумеется, стали лежащие здесь желтые салфетки.

— Мне тоже можно? — спросила Ксения.

— Валяй, — разрешил Трешнев. — У нас демократия.

— А я не буду, — вдруг отказалась Инесса. — Я слишком часто играю с детьми, чтобы заниматься этим еще и со взрослыми.

Действительно, как дети, прячась друг от друга, они записали свое, свернули салфетки и вручили Борису.

Тот, сохраняя интригу, не раскрыл их разом, а заглянул в каждую и только затем, словно в покере, выложил перед ними три салфетки.

На каждой разными почерками была изображена одна и та же фамилия. «Вершунов».

— Профессионалы, — развел руками Борис.

— А четвертая? — потребовал Трешнев.

Борис выложил и четвертую, Ксенину.

«Вершунов?» — стояло на ней.

— Я не раз говорил, Ксюха, — сказал Трешнев, — тебе не хватает уверенности в собственных знаниях.

— А если мне просто не нравится такое решение! — сказала Ксения. — У меня своя точка зрения.

— Тогда иди в «Бестер» и доведи до них свою точку зрения. Если они тебя, разумеется, выслушают. А затем послушай, что они тебе скажут. И ступай, солнцем палима…

— Тебе, Ксения, проще открыть собственный «Бестер», — совершенно дружелюбно проговорил Караванов. — Ты ведь теперь — лауреат «Рудого Панька»!

Ксения показала ему кулак.

— А еще проще — охмурить какого-нибудь олигарха средней руки. — Президент посредством косвенных комплиментов решил развить тему.

— Романтики! Со своими мечтаниями вы не двинетесь дальше издания двух-трех книг с последующей полной потерей благосклонности ваших спонсоров. — Трешнев выпил еще один стаканчик шампанского и закусил, поморщившись, шоколадной конфетой.

— Так что же нам теперь делать? — со странно знакомой интонацией спросила Инесса.

— Тебе наконец выспаться во время летнего отпуска и продолжать учить детей! Учить их читать хорошие книжки, пока их еще переиздают.

— О своем трудоопределении позаботиться не хочешь? — иронически проговорила Инесса.

— А мы будем продолжать, неуклонно и самоотверженно, оставаться на фуршетном фронте. Кто, если не мы? Только халявщики!

— Где Чупринин? — спросила Ксения, вглядываясь с высоты последнего ряда знаменитой 232-й аудитории журфака МГУ, некогда Большой Богословской, теперь вроде бы Большой Академической, но многими привычно называемой Коммунистической.