Наталья Кременчук - Смерть на фуршете

Шла конференция по проблемам развития современной русской литературы.

— Тот, в сером костюме, видишь — он быстро пишет, поднял голову, бросает через стол записку… Это он… А с краю — худощавый, с бородой — Дмитрий Бак, тот, кто возглавил Литературный музей…

— А там будет зал современной литературы?

— Подойди и спроси. И про зал фуршетов также. А сейчас — слушай.

Докладчик говорил высоким голосом в напряженной тишине:

— Сейчас основным жанром искусства является фуршет. Я не аскет, не ханжа и в фуршете как таковом не вижу ничего дурного: все жанры хороши, кроме скучного. И если творческое веселье плавно перетекает в традиционный для русской культуры момент «веселия питии» — то, как говорится, да здравствуют музы!

Раздались небурные аплодисменты.

Владимир Новиков, а докладчиком был он, предупреждающе поднял руку.

— Но часто наблюдаешь иные картины. Однажды на фуршете известной премии, присутствующие знают, о какой я говорю, кто-то додумался разложить по столам красиво оформленные меню, где на левой половинке были расписаны закуски, блюда и десерты, а на правой — имена писателей, попавших в шорт-лист, и названия их произведений. Это спровоцировало кое-кого из публики на сопоставление параллельных текстов. «Икра черная в тарталетках — и роман такого-то такой-то. Что лучше?» — похохатывали приглашенные циники. Оскорбленный в лучших литературных чувствах, я готов был бросить им в лицо что-нибудь облитое горечью и злостью, сказать: стыдно, господа, приходить на чествование не прочитанных вами писателей только ради вкусной халявы, и вообще, по-моему, стоит поручить охранникам… — оживление в зале, — …экзаменовать каждого обладателя пригласительного билета на знание премируемых опусов — и только при этом условии пропускать его в зал, но… Насильно никого ничего прочесть не заставишь, а кушать люди будут всегда. Поединок гастрономического меню с литературным перечнем шести финалистов закончился со счетом шесть — ноль в пользу жратвы!

Теперь аплодисменты были бурными и продолжительными.

Оратор терпеливо и с видимым удовольствием дождался их окончания:

— Положим, я сейчас говорил о премии с участием зарубежных спонсоров, а в основном-то культурные пиры финансируют отечественные кровопи… извините — ворю… опять извините — отечественные банкиры (никак не могу для себя решить, кто же лично мне милее в посткоммунистической России)…

Кто-то в центре зала одиноко и нервно захлопал.

— У нас, как известно, все делается с особым размахом. Узнал я недавно смету одного приличного литературного фуршета — за аренду украшенного зала, за вина и закуски, — притом что народу не целая толпа, а контингент довольно отборный и ограниченный. Напугали меня немножко эти большие нули, и за бокалом приличного бордо обсуждаю ситуацию с другом. Он мне говорит: «Пусть писатель хотя бы здесь почувствует вкус настоящей роскоши, а то он ее лишь по телеэкрану весьма приблизительно представляет. Ведь не пожив салонной жизнью, “Войны и мира” не напишешь. Наряду с нищетой полезно и блеск изучить». Не спорю, но почему-то мне кажется, что жюльен этот в кокотнице приготовлен не из дичи, а из российских старушек, у которых последние гроши поотнимали наши друзья-банкиры… Что-то природно сопротивляется во мне интимному союзу творческого труда и капитала…

Было видно, что зал затих в рассуждении аплодисментов.

— Старушек — жалко! — проговорил своим салтыков-щедринским баритоном Трешнев негромко, но в тишине его, кажется, услышали все и притихли еще выразительнее.

Докладчик, вероятно не ожидавший такого безмолвствования, в поисках достойного финала своей речи обернулся и посмотрел на то место в центре сцены, где прежде стоял Ленин («Посоветоваться с Лениным», — говорили в таких случаях классики советской литературы Мариэтта Шагинян и Михаил Шатров). И хотя Ленина теперь там не было и вообще ничего не было, решение пришло однозначное и единообразное.

— Труженики литературы и искусства! Повышайте качество и калорийность приготовляемой вами духовной пищи! — выкрикнул докладчик, обыгрывая здесь всем памятного кино-Ленина интонациями и жестом с выбросом вперед правой руки.

Зал наконец прорвало какими-никакими, но аплодисментами.

Новиков сошел с трибуны и занял место в президиуме. Когда заговорила следующая выступавшая — Евгения Вежлян из журнала «Знамя», — он, показав часы на руке, затем приложив ее к сердцу и раскланявшись с Вежлян, Чуприниным, Игорем Волгиным и Баком, изображая незаметность ухода, исчез из зала, прихлопнув напоследок дверью.

— Торопится, — сказал Трешнев. — Уже опаздывает на заседание жюри. Сейчас ведь кульминация премиального сезона… Пойдем и мы. Фуршет здесь не предусмотрен, в жару чаепитие на кафедре тоже не вдохновляет, а если тебе интересно то, что вещает Женя, прочитаешь сегодня вечером в «Русском журнале» или, во всяком случае, у нее в «Фейсбуке».

Через пятнадцать минут они сидели на прохладной террасе одной из летних приарбатских пивнушек, и Трешнев уже скандалил с официантом, принесшим ему «Три медведя» вместо заказанного «Туборга».

И вдруг отказался от замены, правда, подчеркнув, что проштрафившийся на чай не получит.

— Был у американцев такой политический деятель, Бенджамин Франклин… — начал он, отхлебнув от пенной папахи своего бокала.

— Я знаю, — угрожающе проговорила Ксения, раздражаясь от назидающей интонации при сообщении этой исторической банальности.

— Еще бы не знать! Его у нас все знают, ведь его физиономия красуется на стодолларовой купюре! Умнейший был человек, в президенты Северо-Американских Соединенных Штатов не полез, а почет и славу отца-основателя заслужил.

— Он и громоотвод изобрел. — Ксении показалось, что она это пропищала.

— Молниеотвод, — поправил Трешнев. — Ты не ЕГЭ по физике сдаешь, Ксения Витальевна! Но может, знаешь, что этот великий человек был и мастером афоризма. И сказал однажды: «Дураки устраивают пиры, а умные едят на них». Честно говоря, мы у себя в Академии фуршетов так и считали. Жили, можно сказать, под этим девизом! Но теперь думаю, что в нашем случае афоризм этот надо отредактировать: «Умные устраивают пиры, а дураки едят на них».

— Но тогда это не будет афоризмом! — возразила Ксения.

— Это будет жизнью! — с запалом воскликнул Трешнев.

Его «Моторола» залилась увертюрой из «Вильгельма Телля».

— Президент!

Оказалось, эсэмэска.

— Как он лаконичен! Но ничего не поделаешь, надо руководить на местах, мониторить пространство… — Стал читать: — «В 18 прзнт н. худ. пр. атриум».

Ксения с восхищением смотрела на Трешнева, уставившегося в экранчик трогательным взглядом младенца ясельного возраста.