Сергей Дигол - Утро звездочета

Расслабившись, Наташа дала понять, что на меня возлагается особо почетная миссия: возиться с детьми, пока она будет наслаждаться медовым месяцем.

— Что-то не так? — повернулась она ко мне. — Мы вроде договорились, нет?

Я чувствовал, как бегающий взгляд Наташи выжигает мне лицо, на ее лбу обозначились складки. Она хотела разгадать причину моего замешательства и мучилась от неспособности покопаться в моих мыслях.

— Все так, — мотнул я головой. В это мгновение я окончательно сдался.

Мне стало легко и весело. И в самом деле, какие могут быть обиды? Я отдавал жену и детей в хорошие руки, взамен получал свободу, с которой не представлял, что буду делать. Позже я узнал, что Никита является совладельцем автоцентра в Медведково, в чем он признался мне сам, неожиданно явившись в мою опустевшую квартиру пару недель спустя. Дальше порога я его не пустил, и это выглядело как обычное решение оскорбленного и плохо воспитанного человека. Достоинство, однако, не изменило ему. Никита подробно описал школу, в которую отдали Андрея; оказалось, он заранее лично ездил договариваться с директором.

— А насчет не вполне привлекательного района, — словно отвечая на мою невысказанную претензию, сказал он, — согласен, далековато от центра, но мне так удобно. Автоцентр — всего в получасе езды. К тому же в квартире у нас просторно и комфортно: в прошлом году я сделал большой ремонт, — добавил он, не сводя с меня глаз.

Я оценил его тактичность. Он даже мельком не взглянул на потрескавшийся потолок и выцветшие обои. Да и переселились мои бывшие домочадцы не на край Вселенной. Дом с трехкомнатной квартирой Никиты располагался на проспекте Менжинского, в пяти минутах ходьбы от станции «Бабушкинская», посещение которой, полагаю, не является для Наташи и детей насущной неизбежностью. Личный водитель и, по крайней мере, личный автомобиль прямо из автосалона им обеспечены. Знай я в момент нашего с Никитой знакомства, что в на протяжении семи лет он хранил верность первой супруге, женщине, которая погибла в автокатастрофе и так и не успела одарить его детьми, — клянусь, я бы подал ему чашку горячего чая молча и прямо в прихожую.

С Никитой я почувствовал границу низости, а то, что это низость, я понял благодаря ощущению границы, в которую уперся и которую не мог позволить себе перейти. Я мог подпортить ему жизнь, пусть это мне, возможно, и стоило бы едва наметившегося взлета. В противостоянии власти и денег последние не всегда проигрывают, тем более, что я играю в команде власти. Я даже не думал расшатывать под Никитой стул, в конце концов, теперь на его коленях сидела Наташа, а на шее — двое моих сорванцов. Моим оружием должно было стать терпение, и я ощущал, как мой позвоночник наполняется свинцовой волей.

Я видел цель и этой целью было возвращение Наташи. Ради этого я готов был, если понадобиться, перевернуть Следственный комитет с ног на голову. Когда я понял, что руководить стройкой, лежа под бетонной плитой, по меньшей мере глупо, я стал тем, кем стал. Невротиком с теорией заговора и идеей самоубийства.

И все же Наташа не выходила у меня из головы. Чем больше проходило времени, тем чаще я думал о ней. Тем беспокойней я метался в постели, а она — не покидала моих снов. Я ловил себя на том, что пытаюсь воздействовать посредством детей, которых дважды в месяц по выходным подкупал пирожными и однообразными развлечениями. Мне хотелось нравиться им, я даже начал испытывать гордость за них. Андрей и Лера росли на моих глазах, меняясь раз в две недели, и именно теперь я впервые чувствовал себя причастным к их взрослению.

Наташа, по видимому, придерживалась другого мнения, и на связь со мной выходила лишь в крайнем случае. Обычно, когда мы договаривались об очередном уик-энде по телефону. Я приезжал в их новую квартиру, где меня ждали два исключающих друг друга варианта развития событий — минута топтания в прихожей и посиделки на кухне. К последнему неизменно приглашал Никита, и в моей памяти, как в программе компьютера, всякий раз всплывали воспоминания о нашем с ним знакомстве. Эти приглашения, впрочем, были лишь атрибутом вежливости и тяготили, прежде всего, самого Никиту. Не приглашать он, однако, не мог, я же не мог остаться: одетые дети встречали меня в прихожей, Наташа же, не обращая внимания на наши с Никитой реверансы, быстро выталкивала меня из квартиры вместе с детьми.

В один из таких воскресных дней я и впервые и оказался во «Флибустьере». До этого бар, мимо которого я ежедневно проходил вот уже в течение двенадцати лет — с того момента, как его открыли на месте бывшего магазина велосипедов, — казался мне мрачным снаружи и провонявшимся изнутри. На деле все обстояло ровным счетом наоборот. Затемненные стекла, по вине которых с улицы казалось, что в баре никогда не бывает посетителей, словно создавали защитный барьер от ядовито-желтых, если смотреть из бара, домов, автомобилей и ставших похожими на живых покойников пешеходов. Пахло в баре исключительно сигаретным дымом, но тошноты я не испытывал: бар мне понравился сразу, и попадая внутрь, я мгновенно расслаблялся. Такие мгновения и определили успех моего первого визита сюда. Я решил, что закажу выпивку и понял, что не уйду, пока не напьюсь.

Было около восьми вечера, и я еще не остыл от проведенного с детьми воскресенья и от двух — утреннего и вечернего — свиданий с Наташей, общее время которых не превышало трех минут. То, что Наташа потеряна для меня окончательно, я понял в ту самую секунду, когда решился повернуть в бар. До сих пор не могу сказать, что же чему предшествовало — едва нахлынувшее отчаяние или двенадцатилетнее любопытство. В итоге все оказалось проще простого.

Я сел за столик и заказал рюмку водки — так, вероятно, начинается история каждого падения. Мой случай был куда запутанней, я уже летел в пропасть, а «Флибустьер» оказался первым выступом, о который я, летя в преисподнюю, оцарапал плечо.

Боль в плече напоминала о себе еще неделю. Видимо, я ударился о перила, падая на лестничной площадке. Падение я запомнил — после него еще пол-пролета я прополз на карачках, а вот удар не отложился в моей затуманенной алкоголем памяти и, как ни печально, не стал для меня предостережением. У меня даже появился ритуал, и бармен Костя, молодой, несмотря на заметную лысину, парень, молча брал в руку стопку, стоило мне показаться на пороге «Флибустьера».

Пятьдесят граммов я выпивал не закусывая. Я заметил, что если встрече двух первых стопок в желудке не препятствовать едой, голод отступает. К тому же, я чувствовал сильный терапевтический эффект, а лекарства, как известно, не закусывают. Моим лекарством было забвение, и «Флибустьер» помогал мне, хотя бы на время, не думать о печалях, из которых — и в этом я признался себе в один из таких вечеров — и была соткана вся моя жизнь. Получается, напиваясь, я по большому счету не жил.