Сергей Сибирцев - Рассказы (-)

Учительница, качнув темными, коротко подстриженными волосами, обернулась к ребятам:

- Внимание. Ита-ак, берем числительное первой дроби, - ее бледное лицо слегка зарозовело, приподнимаясь к примеру, только что начертанному, умножа-аем на знаменатель второ-ой и получаем... Матросова! что ты там вечно копаешься... Я для кого объясняю?

Матросова Екатерина, плотная с туго-толстенькой пшеничной косою девочка, замерла, из-под ровной непрореженной челки уставилась на учительницу.

- Матросова, я вижу, ты давно все поняла, повтори, пожалуйста, всему классу, как ты будешь работать с дробью дальше? Встань, встань, не стесняйся. Мы слушаем...

Екатерина медленно вытянулась из-за парты и своими большущими зеленоватыми глазами потаращилась на доску; лицо ее набрякло хмуростью, она приспустила голову и не смотрела в ждущее лицо учительницы. Крепенький, с чернильным пятном, палец ее заскреб парту, глаза неуверенно вернулись к доске.

- Бере-ем, - заугадывала она, - берем число первого числа... число... хм, число...

В классе началось поощрительное прысканье.

Екатерина затравленно повела глазами и затеребила-затеребила край парты.

- Хорошо, Матросова! Нам ясно, Матросова, молодец, - щурила голубой морозный глаз учительница. - Так мы с тобой замечательно дождемся... звонка. Садись, пожалуйста. Садись, говорю, - и учительница энергично обратилась к оживленному классу:

- Все, тишина! Таким образом, дети, - подняла она руку с мелком, после умножения числителя первой дроби... Сапрыкин! Что еще за новости? Что ты там потерял? Может, продолжишь?

- Умножаем знаменатель, тоись, на знаменатель другой! - с молодецкой готовностью отбарабанил шустрый парнишка, выныривая из-под парты с зажатой в руке разрисованной промокашкой. - И получается...

- Достаточно, Борис. Верно! Садись.

Учительница, мельком глянув на все еще рдеющее лицо Матросовой, продолжила урок.

Екатерина, успокоившись, сидела прямо, смирно, примерно. Багряные мочки ушей еще выдавали минуту назад пережитый стыд; она смотрела, морща тонкие брови, в строгий рот учительницы.

Уже хорошенько изучены родинка на ее щеке, золотистая заколка в темных волосах; оценен приталенный жакет...

Должно, те-еплая кофта... - позавидовала Катька.

А еще она знала точно, когда учительница, Анна Ильинична, сердится, она любит смотреть долго, щурить глаз и не сморгнуть... А еще... На Катьку навалилась все та же ненавистная дремота, утяжелило голову все одно и то же раздумье: отколупнуть? Совсем чуточку... Нельзя, ну и так уж, сколько раз... Если только самую, самую чуточку...

Это запах булочки школьной - она спрятана в парте, в матерчатой сумке, - этот теплый запах мутил, кружил Екатеринину голову, смаривал веки... Нет, нет, ни за что! Разве можно так, ну? Ну и что, что мама всегда наказывает: ешь, съедай, доча, сама. Что тебе, доча, стакан киселя-то? Съедай, да и все...

Мама такая усталая, бледная приходит из своей пошивочной мастерской.

Все шьют, шьют и шьют там ватники, рукавицы с пальцем указательным, ушанки. Все на фронт. Чтоб наши скорее победили.

Мама теперь остерегается даже быстро наклоняться. Мыла пол и чуть не уронила этажерку. Так, маму мотнуло. Сама только засмеялась: батюшки, ровно пьяная...

А вдруг, вдруг вообще - мама умрет! Такая стала... - забеспокоилась Катька. - А я... я с пустыми руками?!

Дома Екатерина отстаивала свое право мыть пол, ходить за водой с ведерком, делать постирушки, приносить пахучие тяжеленькие полешки. Странная мамочка, все-то - я сама, я сама... Вредная какая! Вот напишу папе, будет знать... Нет! Не буду отколупывать.

Екатерина сидела по-прежнему послушно, как и ее подружка, Зойка, соседка по парте, рыжая коротышка.

Екатерина смотрела в самые глаза учительницы, а аромат булочки такой невыносимый, прямо волшебный! - все шел и шел в самые ноздри.

Узкие Катькины ноздри - паршивцы такие! Жадины! - не желали слушаться ее сердца, которым она изо всех сил отстранялась от неумолимого сладкого запаха...

"Я чуточку... ну, честное слово, самую чуточку", - зашептала Екатерина. Дроби учительницы та-ам, далеко. У самой доски.

Екатеринина рука заволновалась, заегозила у потертого края парты...

Честное слово, честное пионерское... совсем маленькую чуточку. Рука спряталась в парту...

Веснушчатая соседка настороженно покосилась в сторону Екатерининой руки.

Екатерина копошливо рылась, и-и... вот уже поджаристая сдобная кроха на влажном языке ее, - и тут же истаяла...

Учительница, объясняя очередной пример, поневоле цеплялась своим голубым взглядом на эту Матросову... Какое лицо тупое у этой девочки. Не может посидеть спокойно! Кто таких воспитывает... Спрашивается, что лазит в парту. Такие выразительные глаза и такие глупые... Придется с этой девочкой повозиться, - заключила учительница (новенькая на прииске) и резко повернулась к доске.

Частая мешанина, мельтешение в глазах слепящих предметов заставило ее опереться на руку с мелом, другой ухватиться за низ доски.

Тягостный звон в затылке, ударившая слепота...

Она пересилила, устояла, привычно пережидая слабость, глухоту.

Поправила рукой с мелком аккуратную прядь на влажном лбу.

Ну хватит, все... И через минуту мел в руке учительницы застрекотал дальше.

Учительница научилась не обращать внимание на эти противные вещи недоедания. Остаточные - вязкость голоса и дрожание колен еще некоторое время мешали. В эти минуты была забыта и невнимательная ученица.

Урок арифметики шел своим размеренным чередом.

Каким же заводным котенком прыгало Катькино сердце, когда все же удавалось принести, донести! мятную пощипанную булочку домой и, с самым равнодушным лицом, деловито положить ее на обеденный стол.

Как при этом смотрела мама!

Как она чудно ругалась:

- Ну какая ты! Опять... Ну сколько раз толмачить тебе?! Ешь, дочка, в школе. Сама. Ведь науки никакие не пристанут. Ну зачем...

- А-а, мне неохота! В школе, мам, совсем чуточку! И Зойка сегодня дотерпела. Мы соревновались, да!

- Чуточка ты моя... "Дотерпела"! Вруша ты моя, вруша, - подлавливала Екатерину мать. - И что мне с такою делать? Придется отписать отцу... грозилась она, вздыхая и глядя в оживленное скуластое лицо дочери, бледность его - и лютый сибирский дед-мороз не румянил, не подкрашивал.

А потом мать наливала в Екатеринину изукрашенную тарелку суп из запасенной сушеной крапивы. По нему красиво плавали пятаки постного масла.

Екатерина раздувала свои "жаднюги" ноздри над горячим духовитым супом, разламывала колючую овсяную лепешку, а рядом с ее тарелкой мать клала половинку школьной - государственной булочки, с поджаристыми подраненными бочками...

Жареная картошка

(рассказ из детства)

"... в снежном тумане-инее,