Н. Борисов - Дело передается в суд

— А когда вы передали ему часы убитого Веселова?

— Я не передавал Карташеву никаких часов…

— В этом деле мне еще не все ясно, — сказал Кунгурцев, когда Панина увели.

Даже много лет работавшая с ним Крымова с удивлением посмотрела на него.

— Простите меня, Петр Иванович, — не удержался я. — Если уж это неясный случай, то какой же тогда ясный? Разрешите мне еще раз вкратце изложить дело, как я его вижу.

— Слушаю вас, — сказал Кунгурцев.

— Слабый, безвольный Панин, — начал я, — не может удовлетворить свою постоянную потребность в водке. Все, что можно украсть у жены, он продает утильщику. На большее он не отваживается до тех пор, пока не встречает опытного и хладнокровного преступника Карташева. Тот легко убеждает его, что деньги уже у него в кармане, и буквально вкладывает ему в руки молоток. Но, только будучи пьяным, Панин решается на дело, которое совершенно не соответствует его характеру. Ударив Веселова молотком, он забирает деньги и часы, но уже через полчаса, трясясь от страха, идет заявить на себя старшине Кадырову. По дороге он встречает Карташева. Психологически вид спокойного, уверенного в себе Карташева действует на него отрезвляюще. Он начинает думать, что поспешил с добровольным признанием, которое еще не поздно превратить в шутку, и блестяще использует эту возможность. Но уже через несколько дней все страхи возвращаются к нему. Часы не рискует продать. Кроме того, ведь надо же как-то отблагодарить Карташева. И он дарит их ему, заодно избавляясь от опасной улики. Единственное, что остается неясным, это судьба того предмета, которым был в действительности убит Веселов, но вы же видите, с каким трудом Панин вообще вспоминает последовательность событий. И про первый-то молоток он вспомнил с большим трудом.

— Что ж, вы, наверно, правы, — сказал Кунгурцев, когда я кончил. — И все-таки мне не все ясно. Почему, например, Панин, признаваясь во всем, утверждает, что он не передавал часы Карташеву?

— Он этого просто не помнит, — сказала Крымова.

— Вы все очень многое объясняете плохой памятью Панина, — усмехнулся Кунгурцев. Но что он хотел сказать этим, никто из нас так и не понял.

…На очной ставке Карташев безжалостно уличал Панина. Он расстреливал его с дальних и ближних позиций, он бил по нему в упор. Любой прокурор мог бы позавидовать в этот момент памяти и красноречию Карташева. Он напомнил Панину день за днем самые мельчайшие подробности их встреч и разговоров. Сначала Панин пытался вносить коррективы, спорил, потом лицо его стало дергаться как от зубной боли и наконец, очевидно придя к выводу, что лишняя подробность его уже не должна волновать, он совсем замолчал. Теперь ему было все равно. Он поднял голову лишь тогда, когда Карташев напомнил ему о передаче часов, но ничего не сказал, только как-то удивленно посмотрел на нас и опять согнулся.

К нашему всеобщему удивлению, Кунгурцев вдруг открыл ящик стола и достал оттуда сверток.

— Товарищ следователь, — сказал он Надежде Петровне. — Приобщите к делу второй молоток, которым…

Он не успел закончить.

Раздался истошный крик Карташева:

— Да, я убил утильщика! Но я сам признаюсь в этом!

Кунгурцев развернул сверток. В нем была обыкновенная чернильница. Он спрятал ее обратно в стол.

Вот что рассказал нам после своего признания сам Карташев. 16 мая, не сказав ничего Панину, Карташев занял наблюдательный пункт на Кирпичном переулке, откуда через зарешеченное окно было видно все, что происходило в пункте приема утиля. Панин ударил Веселова молотком по голове. Старик упал. Решив, что он убил его, Панин, как сумасшедший выбежал из ларя, ничего не взяв. Карташев хладнокровно зашел в подвал, но в этот момент Веселов, оглушенный Паниным, пришел в сознание и сделал попытку подняться. Тогда Карташев нанес ему два смертельных удара молотком, с которым почти никогда не расставался, забрал часы и деньги и ушел в полной уверенности, что до него милиции не докопаться и что даже если найдут Панина, то его же и обвинят в убийстве Веселова.

— Не помню, где я потерял свой молоток, — сказал Карташев. — Если бы не ваш трюк, вы не сумели бы поймать меня.

Но он сильно заблуждался. Петр Иванович Кунгурцев догадался обо всем раньше, чем Карташев признался в убийстве. Иначе он не подстроил бы ему этот простейший трюк с чернильницей.

— Мне помогла психология, которую так не любят некоторые наши сотрудники, — сказал нам Петр Иванович на следующий день, когда мы потребовали у него объяснений. — Вы, по-видимому, не придали никакого значения тому, как часто и охотно Карташев поил Панина и как настойчиво подводил его к убийству Веселова. Такие люди, как Карташев, не бывают филантропами. Значит, ему что-то нужно было от Панина. Но что? Заработать чужими руками несколько десятков рублей? Возможно. Но безусловно у Карташева была еще и другая цель. Поставив так вопрос, я уже без особого труда нашел и ответ на него. Вспомните, Карташев приехал в наш город совсем недавно, после заключения. Ему, понятно, нужны были связи, а главное — сообщник. Он и нашел его в спившемся, совершенно опустившемся Панине. Но его нужно было «связать», сделать послушным орудием. Для этого и понадобилось Карташеву убийство Веселова. То, что Панин не мог вспомнить про второй молоток и часы, окончательно убедило меня, что истинный убийца — Карташев. И еще я по опыту знал, что если моя версия правильна, то Карташев попадется в какую-нибудь из ловушек, потому что даже у самого опытного и хладнокровного преступника есть животный страх, который он не в состоянии преодолеть.

— Ты у нас самый молодой, — сказал мне Петр Иванович Кунгурцев таким тоном, как будто я был виноват в этом. — Вот и пойдешь к мальчишкам.

Только этого мне и не хватало! За несколько лет работы в милиции я уже был и ассистентом хирурга, и поваром, и даже артистом. Что же касается педагогических талантов, то тут уж я абсолютно бездарен. Но слова Петра Ивановича звучали как приказ.

…Это была не совсем обыкновенная квартирная кража, если, конечно, кражу вообще можно считать обыкновенным явлением.

Вор унес несколько хрустальных ваз. В одной из них лежало пятьдесят рублей, тоненькое, старинной работы золотое колечко с топазом и отрез синей шерсти на платье — всего на сумму сто восемьдесят пять рублей, как аккуратно подсчитал возглавлявший розыск оперативный уполномоченный районного отдела милиции старший лейтенант Лавриков.

Но ущерб, нанесенный хозяйке этих вещей — пожилой, недавно овдовевшей женщине, Лидии Васильевне Парадиевой, не ограничивался сосчитанной Лавриковым суммой. То, что вор не смог унести с собой, он постарался испортить: разбрызгал чернила по стенам и мебели, разрезал на куски перочинным ножом огромный персидский ковер, покрывавший весь пол от двери до пианино у противоположной стены, и нацарапал длинное, замысловатое ругательство на полированной дверце серванта.