Виолетта Горлова - Как пальцы в воде

Алан никогда не любил Джоан, но он привык к ней, как привыкают к коллеге или отличному оппоненту, хотя нередко очень уставал от ее неусыпной опеки. Некоторое время после ее кончины, мужчина был счастлив и упивался своей свободой, которую он потерял почти сорок лет назад, когда сочетался с этой дамой законным браком. Но прошло всего лишь пару месяцев после ее похорон, и ему стало скучно и бессмысленно жить просто так, не ставя перед собой никаких целей, и к тому же безрадостно, потому что только при наличии какого-либо желания, человек стремиться к его осуществлению, а в конечном итоге получает удовлетворение и радость… А у Алана осталось только жалость к самому себе. Как и для чего он теперь будет жить? Самоубийство было для него пока неприемлемым, но не из-за религиозных догм, которые профессор презирал, пренебрегая ими всю жизнь, а из-за отсутствия мужества: не так-то легко лишить себя жизни. Мужчина попытался как-то выпить яд мгновенного действия, но не смог и больше уже не пробовал.

Профессор привстал с деревянной скамьи и несколько минут простоял почти без движения, прислушиваясь к тишине и вглядываясь в окружающий мир. В эту минуту и величественная церковь, и кладбище, и позолоченные солнцем деревья казались ему уместными и даже необходимыми в его теперешней жизни. Затем мужчина медленно прошелся вокруг церкви, раздумывая, не зайти ли вовнутрь. В нем вдруг заиграл мальчишеский азарт. Если он подойдет к какой-либо входной двери, и она окажется открытой – он войдет. С легким волнением в груди, ему пришлось даже задержать дыхание (Биггс не мог вспомнить, когда он ощущал такой трепет), профессор подошел к первому, встретившемуся на его пути, входу (западному или восточному?) и потянул деревянную, полированную как морская галька, дверную ручку: дверь легко открылась, будто давно его ожидала и была рада его приходу. Облегченно выдохнув, Алан вошел внутрь помещения, наполненного разноцветными бликами огромного витража, подсвеченного золотистыми лучами чуть уставшего за день солнца. Но было и еще что-то… Только что? Впервые размышляя над этим фактором (никогда раньше ему бы и в голову не пришло разглядывать церковный интерьер и уж тем более мелкие элементы декора), Биггс присел на скамью, недалеко от алтаря, украшенному зеленью и горшками лилий. Под серо-голубыми сводами царил полумрак. Профессор обратил внимание на старинный витраж, багровые, лиловые, оранжевые и сапфировые фрагменты которого стали удивительно яркими и сверкающими под лучами заходящего солнца. Мужчина ощутил сладковато-приторный аромат лилий и вспомнил Джоан (а давала ли она ему возможность когда-нибудь себя забыть, хоть до, хоть после своей смерти?); в последние дни эта вампирша перманентно присутствовала где-то рядом… ему казалось, что какая-то темная, бесплотная тень, которую невозможно увидеть, но которая ощущается более явственно, чем любой реальный предмет, иногда следует за ним. Дошло до того, что даже зайдя в туалет, он мысленно просил супругу подождать за дверью. И Алан при этом четко представлял себе отвратительную ухмылку Джоан, ее узкий змеиный рот, готовый извергнуть из своего распухшего нутра какую-нибудь скабрезную пошлость. А здесь ощущение ее присутствия было более явно из-за тяжелого запаха этих белых цветов, который ассоциировался у него с похоронами миссис Биггс. Конечно, он преувеличивал удушливую тяжесть их аромата, но так уж было велико влияние этой женщины на несчастного профессора. Алан и сейчас не мог ответить себе на вопрос: каким образом ей удавалось столько времени держать его подле себя в качестве придворного талантливого ученого? Что за колдовство было в ней? Биггс, безусловно не верил ни в какие разновидности магии и сопутствующие ей средства: привороты, заклинания, зелье и прочую околонаучную ерунду. Хотя теперь, оглядываясь назад, он допускал тот факт, что, возможно, ошибался на этот счет. Когда-то ему пришлось смириться с определенными обстоятельствами, которые стали уродливыми последствиями его единственной (ой-ли?) ошибки…

Более сорока лет назад двадцатисемилетний Аланс – случайно (или закономерно?) и впервые! – оказался в постели с девушкой, лишившей его невинности. Этой девушкой была Джоан Уилкокс, ставшая затем его женой. Впоследствии молодой человек неоднократно прокручивал в своих мыслях тот злополучный вечер, плавно перетекший в ночь странной игры двух потных тел, упражняющихся в дурацкой гимнастике, называемой сексом. Правильно говорил Леонардо да Винчи, что если бы люди могли видеть себя со стороны во время соития, человечество бы вымерло! Их соединенные в чудовищный узел тела, дряхлая кровать, прикроватная колченогая старая тумбочка, очевидно пережившая, войну Алой и Белой розы, и стоящая на ней настольная лампа – все это представляло собой единый неуклюжий доисторический механизм, который содрогался, пыхтел, скрипел, стонал и бился в предагональных, паралитических судорогах. Пару раз за всю ночь для Алана наступали кратковременные минуты счастья пред новым витком сексуального апокалипсиса. В эти моменты Джоан, с трудом отрывавшая свою массу от раскатанного в слоеное тесто щуплого тела мужчины, вытирала несвежим, в пятнах от зловонных выделений, полотенцем его мокрый маленький член, скукожившийся от страха в жалкий узелочек плоти, и водила им по своему заросшему жесткими курчавыми волосами лобку, ставшим для его чресел наждачной бумагой. В какой-то момент Биггс погружался в бесчувствие, но в его тщедушном изможденном теле еще теплилась искра сознания, слабо индуцирующая одну-единственную мысль: он страстно завидовал настольной лампе, для осколков которой уже наступила вечность… «Как хороша смерть: в ее преддверии уже не надо думать о будущем», – размышлял тогда молодой ученый. Он и сейчас мог вспомнить чуть округлое лицо Джоан и капельки пота, застывшие в ее темно-русых усиках над верхней губой… Тошнотворные запахи пота и липких выделений… Помнил он и ее визгливые стенания, всхлипывания вкупе с тяжелым дыханием, как у больной аритмией сердца… Алан даже побаивался, что у девушки может случится приступ стенокардии. Но нет… Джоан насиловала его изощренно и дерзко, с фантазией и трудолюбием опытной садистки. Лучше бы она тогда его кастрировала своим «точильным» лобком, а еще лучше, чтобы не было той встречи, тогда бы у него не отняли шанс оставаться девственником! После той безумной и чудовищной ночи молодой человек навсегда возненавидел секс и все, что с ним связано. И это не было для него чем-то удивительным: таким образом проявлялось одно из последствий гипофизарного нанизма. К его счастью, болезнь была выявлена не так поздно, дабы серьезно отразиться на его интеллекте, но и не так рано, чтобы впоследствии у него не возникло некоторых сексуально-психологических расстройств. Впрочем, несмотря на это, Алан был в некотором роде благодарен своему заболеванию, так как оно помогло ему выбрать ту сферу деятельности, которая смогла его увлечь достаточно серьезно. Молодой человек блестяще окончил химический факультет университета Тауэринг-Хилла, получил докторскую степень в медицинской школе Эдинбургского университета, затем была ординатура; возвратившись в Англию, он работал в общей больнице Тауэринг-Хилла, специализируясь в нейроэндокринологии. Окончив аспирантуру по специальности цереброваскулярной нейрохирургии, Алан занялся преподавательской деятельностью в медицинской школе университета Тауэринг-Хилла в должности адъюнкт-профессора по неврологии. Ему исполнилось двадцать семь лет, когда он начал работать нейрохирургом в центральной городской больнице, но через некоторое время Алан полностью посвятил себя научной работе.