Жорж Сименон - Дождь идет

До сих пор я носил одни только матроски... Меня раздевали, одевали, поворачивали.

- Это не слишком марко?

Бедная матушка! Серый, в мелкую клеточку, костюм, который она выбрала, был и без того неопределенного тона, до ужаса уныл!

- А воротнички к нему у вас найдутся?

Мне вручили картонку. Матушка надолго застряла у кассы, к тому же как владелица торгового предприятия она пользовалась десятипроцентной скидкой.

- Завтра приезжает мужнина тетя. Ума не приложу, как мы все поместимся, у нас и без того тесно... Пропахший табаком приказчик преподнес мне комплект плохо отпечатанных загадочных картинок, давным-давно известных, вроде "А где болгарин?..".

В соседнем доме помещалась шоколадная фабрика, и снизу, из зарешеченных подвальных окон, на нас дохнуло жаркой сладостью.

- Не знаю, как быть с башмаками... на заказ уже не успеешь сделать... Ну ничего!..

Матушка была в своем черном суконном пальто в талию, с узенькой горжеткой из куницы.

- Ни во что не вмешивайся... А главное не сболтни, что мы заказываем у Нагельмакеров... Не то возьмут дороже... Чулки у тебя по крайней мере целые, без дырок?

Снова на свет божий появилось большое черное портмоне. Все в тот день было черным: одежда матушки и прохожих, булыжник мостовой, окутанные мраком дома, само небо над нашими головами.

- А галстук? - заикнулся было я.

- Дома сколько угодно лент... Я тебе сама сделаю.

- Синий в горошек...

- Там будет видно... Смотри себе под ноги...

Я так редко гулял с матушкой, "рабой этой лавки", как она любила выражаться, что, если выпадал такой счастливый случай, она всегда водила меня в кондитерскую Хозе и угощала пирожным. Но сейчас матушка и не вспомнила о пирожных. Поглощенный мыслью о новом костюме, я тоже не вспомнил или, точнее, вспомнил, но когда мы уже миновали кондитерскую.

То мы шагали по безлюдным тротуарам едва освещенных улиц, то вдруг окунались в свет и оживление торгового квартала.

- Надо бы купить рыбы на ужин...- вслух размышляла матушка.- Хотя нет... весь дом провоняет...

Уж очень у нас было тесно! Сразу за лавкой квадратная комната подсобное помещение: кухня и столовая одновременно, с круглым столом посередине и застекленной дверью, сквозь которую, отодвинув занавеску, можно было наблюдать за тем, что делается в лавке.

Так называемая "комната" над лавкой служила мне детской, а родители спали рядом, отделенные от меня деревянной, оклеенной обоями перегородкой.

- Да что ты тащишься, Жером!.. Хоть сегодня постарался бы не сердить меня...

Мы приближались к дому. Уже виден был мертвенный свет бакалеи Визера, и тут, именно на этом свету, мне бросились в глаза два человека: они бежали согнувшись, держа под мышкой кипы только что полученных на вокзале газет. В это время доставляли парижские газеты, но обычно продавцы никогда так не бежали.

Прохожие останавливались, провожали взглядом газетчиков, и на их лицах я заметил то же озабоченное выражение, какое поразило меня сегодня у отца с матерью.

- Газета "Пти паризьен"... Специальный выпуск... Расстрел Феррера!.. Читайте подробности смерти Феррера...

Я понимал: что-то назревает и весь день какой-то особенный. Первое тому свидетельство: газетчики никак не отдышатся от бега. Второе: пять-шесть мужчин- рабочие, купившие газеты, сошлись кучкой, и к ним тут же направились двое полицейских.

- Давай-давай!.. Расходись!.. Никаких сборищ...

Рабочие отходили медленно и неохотно. Полицейские бесцеремонно их подталкивали. Приказчики из бакалеи Визера в серых халатах стояли на пороге магазина вместе с покупателями. На что они глазеют? Что тут происходит?..

- Читайте подробности казни Феррера...

Один из продавцов газет был в старом картузе с изломанным козырьком, что в моих глазах сразу относило его к категории тех, кого матушка называла оборванцами. Голос у него звучал хрипло. Казалось, он кому-то или чему-то бросает вызов. На нем даже не было пальто. Он бежал все так же согнувшись, а газеты его мокли под дождем.

- Читайте...

Я чувствовал вокруг какое-то скрытое удовлетворение, удовлетворение тем, что назревало, драмой, которая давно готовилась и наконец разыгралась.

- Господи...- вздохнула матушка, увлекая меня за собой, словно опасалась, что сейчас начнется драка.

- Читайте...

Сделав крюк, матушка перешла на противоположный тротуар, чтобы не проходить мимо рабочих, которые отступали нехотя, с явной досадой.

- Опять жди забастовок...

Неужели она обращалась ко мне?

Во всяком случае, дойдя до нашей двери, она вздохнула с облегчением. Правда, так бывало всегда. Матушке дышалось свободно лишь у себя в лавке, среди полок, забитых штуками коленкора. В лавке оказалось два или три покупателя, точно уж не помню. Даже не сняв с себя пальто, матушка встала за прилавок.

- Чем могу служить, мадам Жермен!.. Жером!.. Ступай наверх к отцу...

В комнате купленная на распродаже громоздкая кровать красного дерева заняла место моей. А мою поставили в спальню родителей, в проеме между двух окон. В наше отсутствие отец, должно быть, посылал Урбена за стеклом. Теперь, вооружившись блестящим маленьким инструментом, он резал стекло, чтобы вставить в рамку с портретом тети Валери.

- Мать нашла, что хотела?

- Она купила мне охотничий костюм и башмаки.

Окно полумесяцем не занавешивали. Я посмотрел на улицу и в доме напротив увидел Альбера - он ел тартинку с вареньем,- и еще я увидел подол черной юбки и черные войлочные шлепанцы его бабушки.

- Подай-ка мне со стола гвоздь. Забивая его, отец спросил:

- Что это кричат на улице?

- Расстреляли Феррера...

- Тем лучше!

Я так и не понял, к чему относилось отцовское "тем лучше". Он уже думал о другом.

- Если тетя спросит, давно ли портрет висит на стене, скажешь, что сколько себя помнишь. Понял? Это очень важно... Будешь постарше, поймешь...

Не знаю, когда матушка успела раздеться и когда ушла мадемуазель Фольен. Газетчики, пробегая по площади, выкрикивали новости.

Немного погодя покупательница сообщила матушке:

- В кафе Костара была свалка. Одного забрали в участок... Весь нос ему расквасили...

В тот вечер я скоро уснул, но спал беспокойно и всякий раз, просыпаясь, слышал, как отец с матушкой шептались в постели. Мне мешал непривычный свет газового фонаря в ремесленном дворе, луч от него ложился полосой как раз над моей кроватью. А дождь все лил...

Утром матушка разбудила меня со словами:

- Одевайся скорей! Приезжает тетя... Главное, будь к ней очень внимателен.

Отец давно отбыл с фургоном, парой жеребцов и стариком Урбеном. У нас в доме могло произойти любое, но родители оставались "рабами торговли", как любила повторять матушка. Фургон Андре Лекера, зарекомендовавшая себя фирма, должен был неукоснительно появляться на всех ярмарках, а матушка столь же неукоснительно, ровно в восемь, открывать ставни лавки.