Жорж Сименон - Он приехал в день поминовения

Нотариус, неприметный старичок в халате неопределенного цвета, со вздохом водрузил левую ногу на табурет.

- Садитесь, месье Мовуазен. Мне стоило немалых трудов разыскать вас.

- Извините, это я его разыскал.

- Но как...

- Его родители умерли в Тронхейме. Несчастный случай. Молодой человек приехал сюда и...

- Вы ввели его в курс дела?

- Еще нет.

Жилю почудилось, что собеседники обменялись беглым взглядом. Эрвино нерешительно предложил:

- Не позвонить ли Плантелю?

- Как вам угодно. Теперь, когда этот здесь...

Нотариус придвинул к себе аппарат; то, что он услышал в ответ, явно его озадачило.

Тут они с Бабеном заговорили вполголоса. Жиль робко сидел .на краешке кресла. Он угадывал слова:

- Где?

- В маленьком кафе возле порта. С ним Сулемдаль.

Бабен чуть не прыснул со смеху.

- Что будем делать?

- Может быть, пошлете за ним?

Нотариус позвал лакея. Жилю стало жарко. У него немного кружилась голова. От сигары, предложенной Бабеном, он отказался.

- Благодарю вас, я не курю.

- Рюмку портвейна?

- Я не привык к вину.

Во всем происходящем чувствовалось нечто двусмысленное, но Жиль был слишком ошарашен, чтобы разбираться в своих впечатлениях. Конечно, все очень заняты им, но заняты и чем-то помимо него. Обращаются с ним уважительно, но так, словно его можно не принимать в расчет.

- Ввиду дня поминовения вскрытие завещания состоится не раньше чем послезавтра,- снова возвысил голос мэтр Эрвино.- Пока что, месье Мовуазен, могу сообщить вам одно: вы - единственный наследник вашего дяди. Вот уже четыре месяца, как мы вас повсюду разыскиваем.

Слова Жиль различал ясно, даже с какой-то неестественной отчетливостью, но смысл их улавливал с трудом, и собеседники, пристально следившие за его реакцией, только диву давались. Ни изумления, ни радости. Уж не дурачок ли он?

- Ваш дядя не только возглавлял "Грузоперевозки Мовуазена", но был держателем акций почти всех крупных предприятий Ла-Рошели и прилегающего района.

Лакей, посланный за Эдгаром Плантелем и капитаном Сулемдалем, привез их и ввел в библиотеку. Плантель был слегка бледен.

Он коснулся руки Бабена и негромко бросил:

- Поздравляю.

- Не с чем.

Сулемдаль удивленно и даже с известным почтением взирал на безбилетного пассажира, который не сегодня завтра станет одной из самых важных персон в Ла-Рошели.

- Месье Мовуазен, узнав, что вы в городе и находитесь в одном из припортовых ресторанов, я счел своим долгом... Поверьте, я счастлив познакомиться с вами...

Почему Жиль повернулся в сторону нотариуса, как и прежде, забившегося в кресло? Лица мэтра Эрвино было почти не видно, и, вероятно, поэтому Жилю показалось, что оно осклабилось в усмешке, от которой юноше стало не по себе.

- Присаживайтесь же, господа, прошу вас,- громко проскрипел нотариус.- Человеку, прикованному подагрой к креслу, не слишком приятно, когда вокруг стоят. Чем вас угостить? Виски? Портвейном? Ба-бен, кнопка рядом с вами. Позвоните, пожалуйста, метрдотелю.

III

В первую минуту он решил, что все еще находится на борту, и эта мысль на мгновение обрадовала его. Покачивание слева направо, медленный подъем и сразу за ним резкое падение вниз - все, вплоть до плеска текущей где-то воды, напоминало Жилю дни сильной качки, когда он, совершенно больной, валялся в своей узкой, выкрашенной эмалью каюте и добрый капитан Сулемдаль ухаживал за ним ласково и насмешливо, как нянька.

Да нет, чепуха! Он помнит, как сошел с "Флинта" на берег. И отлично знает, что лежит сейчас в особняке на улице Реомюра, самой аристократической улице Ла-Рошели. Вот который теперь час - этого он не может угадать: глухие шторы не пропускают света. Во всяком случае, внизу кто-то уже встал. Из крана течет вода. Женский голос переговаривается с мужским. Звуки отдавались в больной голове Жиля пушечными выстрелами, но были так неразборчивы, так невнятны, что вначале он различал только непрерывную канонаду: бум-бум-бум! Бум-бум-бум!

Э, да это же стук чашек и кастрюль. Голоса, несомненно, доносятся из кухни. Боже милостивый, что это был за обед1 И почему все так старались его напоить? Разве это доставляло ему удовольствие? Нисколько. Зачем же тогда ему непрерывно подливали? Сперва портвейн у этого мерзкого бледного нотариуса со скрипучим голосом. Как его? Эрвино... Что он сказал, когда Жиль уходил?

- Желаю вам хорошенько повеселиться, молодой человек.

Что было потом? Это Жиль помнил еще вполне отчетливо. Они сразу поехали на улицу Реомюра. На стенах, вдоль лестницы, висели очень красивые гравюры: ла-рошельский порт в разные времена.

- Мой сын покажет их вам, - сказал Плантель. - Жан их коллекционирует. Он у нас отлично разбирается в гравюре и живописи.

Еще один метрдотель, маленький толстяк с редкими очень черными волосами, зачесанными на лысый череп. Почему Жиль до сих пор видит его, как в кривом зеркале, -растянутым в ширину?

- Если месье Жан дома, попросите его спуститься.

И тут события пошли ускоренным темпом. Как Жиль сожалел о тех последних минутах, когда он еще был один у кладбищенской ограды! Он видел торговку свечами, чей лоток стоял прямо на тротуаре, каменотеса, продававшего горшки с хризантемами, старого одноногого нищего, который сидел на земле, выставив напоказ культю...

Большая курительная. Поленья в камине. Просторные кожаные кресла, запах горящих дров, сигар, ликеров.

- Садитесь, друг мой.

Почему теперь его взял под свое покровительство Плантель? Разве он более важная персона, чем Бабен? Толстяк тоже поехал с ними, но держится скромней, чем раньше.

- Алло! Это вы, Жерардина?.. Приходите к нам вечерком обедать... Да-да, запросто. Обещаю вам приятный сюрприз... Ну, конечно... Боб в Париже?.. Тем хуже для него.

Снова пришлось пить. Плантель точными движениями холеных рук сам приготовлял коктейли в серебряном кубке.

- Полно! Это еще никому не вредило. В ваши-то девятнадцать!.. Входи, Жан. Познакомься с нашим другом Мовуазеном, Жилем Мовуазеном, племянником Октава.

Тем хуже для них! Сами его напоили, вот и кажутся ему теперь какими-то карикатурами. Жан Плантель, высокий худой блондин лет двадцати пяти, с редкими волосами, напомнил Жилю кузнечика. Кстати, он и руки, сухие, скрипучие, непрерывно потирает, как кузнечик передние лапки.

- Ваше здоровье, Мовуазен!

А тут еще тетка Элуа, которая одна разглагольствует и сотрясает воздух больше всех остальных, вместе взятых!

- Значит, моя бедная сестра... Надо же вспомнить наконец и о тронхеймских мертвецах. Все-таки они родители Жиля!

- Как это случилось?

И Жиль, разгоряченный, раскрасневшийся, с блестящими глазами, бесхитростно поведал:

- Видите ли, печка...

Мадам Плантель, почтенная старая дама в митенках, которые, несомненно, носит из-за пятен на коже, ожидала гостей в столовой. Она одна не проронила ни слова за весь вечер.