Павел Шестаков - Остановка

— Нужно 125-ю статью углублять, — неожиданно заявил молчаливый водитель.

— Что за статья?

Мазин пояснил, неохотно прерывая ход своих мыслей.

— Похищение чужого ребенка с корыстной целью.

— И что она?

— До семи лет…

— Смех, — бросил водитель.

Очевидно, и его молчаливость имела предел.

Никто, понятно, не засмеялся.

«Конечно, семь лет только со стороны кажется легкой карой, однако, будь я на месте родителей… И вообще, почему до семи, а не до шести или восьми?»

Но трудно было теоретизировать, ибо мы понятия не имели, кому суд присудит этот срок и присудит ли вообще…

В городе Мазин завез меня домой.

— Кажется, я тебе не пригодился, — сказал я виновато, хотя в чем вина могла моя заключаться? Я вообще не совсем понимал, зачем он брал меня с собой. Потом уже, позже, когда вся история закончилась, Игорь сказал, что надеялся найти мальчика на месте, и тогда ему было бы легче говорить с ним вместе со мной. Но пока он ошибся, и это, конечно, задевало его профессиональное чувство.

— Еще пригодишься, — пообещал он.

— Игорь, прошу! Как понимаешь, мне не безразлично. Если что, пожалуйста, дай знать!

— Не сомневайся.

Мне и в голову не приходило, что сведения потекут в обратном направлении, и уж совсем я не предполагал, что Мазину не уезжать нужно, а подняться со мной в квартиру. Но этого мы угадать не смогли, наша оплошность. Впрочем, почему оплошность, скорее случайность, одна из тех, которые возникают вопреки логике, хотя, увы, возникают — эта непредвидимая случайность и определила не самый лучший ход дальнейших событий.

А пока Мазин махнул, мне рукой из машины, а я подошел к лифту и долго и безуспешно пытался вызвать красную вспышку в прозрачной кнопке. Лифт не работал.

«Все одно к одному», — подумал я и пошел потихоньку на свой восьмой, поминая недобрым словом лифтеров, хулиганов и даже тех теоретиков, которые считают, что подниматься по лестницам пешком — полезная тренировка для сердца. При тридцати двух по Цельсию, а именно до этой отметки доползла красная жидкость в термометре, установленном на площади, через которую мы только что проехали, человеку с валидолом в кармане о такой оптимистической концепции хочется сказать одно — теория мертва…

Зато на вечноцветущем древе жизни плоды-сюрпризы зреют в любую погоду. И приносят их, как правило, женщины. Не зря же первая из них яблоко сорвала.

Открыла мне жена.

— Вернулся? А у тебя гость.

И, ничего не поясняя, показала на дверь кабинета.

Я сунул ноги в шлепанцы и мимо душа, о котором мечтал, пошел в свою комнату.

В кресле, вытянув худые длинные ноги, сидел Толя Михалев.

— Ты?

Он встал.

— Ну, знаешь, тебя пороть нужно! — произнес я тоном, который, конечно же, не соответствовал угрожающему смыслу слов. Я шагнул к мальчику не то чтобы поздороваться, не то просто пощупать и убедиться, что это в самом деле он.

Толя встал, но решительно отстранился.

— Я вас ненавижу.

В данном случае тон и смысл полностью совпадали. Я не обиделся, я растерялся.

Он смотрел в упор злым и в то же время измученным взглядом.

— Меня?

— Вас! — И, помедлив, «позолотил пилюлю». — И вообще всех взрослых.

— Ты что… Питер Пэн?

— Кто это?

— Мальчик из английской сказки. Он никогда не старел.

— Ну и что?

— Ну, он мог, наверно, относиться к взрослым, как к особой категории, а ты-то сам завтра им будешь…

— Таким, как вы, я не буду.

— Таким, как я, или все мы… совершеннолетние?

— Таким, как все.

— Хорошо. Твое право. Сядь.

— Насиделся.

— Извини, мы как раз были заняты твоими поисками.

— Вот и нашли. Отдайте письмо! «Так вон оно что!..»

— Присядь, пожалуйста.

— Я не в гости пришел. Отдайте то, что вы украли.

Так он меня хлестнул, и я с болью подумал: а ведь прав он в чем-то, даже во многом.

— Мы не хотели тебя огорчать.

— А вы всегда все для пользы делаете. Только из этой пользы…

— Что?

— Жабы и тараканы.

— Данте сказал бы, дорога в ад вымощена благими намерениями.

— Плевать мне на Данте.

— Ну, это ты сгоряча. Он, конечно, «взрослый», но в общем-то сказал то, что и ты сейчас.

— Не вешайте мне лапшу на уши. Отдайте…

Я оказался в трудном положении.

— Пожалуйста, Толя, присядь.

— Мне некогда. Давайте письмо.

— У меня нет этих бумаг.

— А где же они?

— У моего друга, работника милиции.

Мальчик сел и… заплакал. Видно, не выдержал напряжения.

Мне было и жалко его, и стыдно. За нас, за взрослых, за самоуверенность нашу, за убежденность в праве поступать, не считаясь с младшими. Не отсюда ли начинается произвол вообще? Сначала дети, потом подопечные, подчиненные, все они выстраиваются в ряд «братьев меньших», которых с умыслом или не замечая бьем во благо их и общее, и больно бьем, да еще на неблагодарность жалуемся.

— Перестань, Толя. Слезами горю не поможешь. А бумаги твои помочь разобраться могут.

— Отец не виноват.

— Он там как раз наоборот пишет.

— Его опутали.

— Скорее всего. Потому я и хотел помочь справедливости. Сейчас расследуются преступления Черновола, следствие в твоих бумагах может найти что-то нужное. Мы так с дядей Гришей подумали.

— Он тоже меня предал!

— Как ты узнал, что я забрал бумаги?

— Я слышал ваш разговор, но не все. Слышно было плохо, и спать хотелось… Я заснул, а утром вспомнил, потом думаю — приснилось, потом — нет, не приснилось. Не верил, что меня обокрали и предали.

Смягчать его слова сейчас не было смысла.

— Ты был дома?

— Нет. Там мне нечего делать.

— Как так?

— Этого вам не понять.

— Ну, предположим. Где же ты ночевал?

— В копне. Я опоздал на автобус, поехал попутной машиной, а она сломалась по дороге.

— Значит, ты только сегодня в город добрался?

— Вы же видите.

— Тебя покормили?

— Я у вас есть не буду.

— Ну и зря.

— Когда мне отдадут письмо отца?

— Завтра, я думаю.

Он вытер глаза и щеки грязным носовым платком.

— Отца позорить будут. Эх, вы…

— Нужны свидетельства…

— Пусть их Саня и дает. Или его расколоть не могут?

«Значит, не знает!»

— Слушай, он же погиб!

Мальчишка как-то вытянулся.

— Погиб?

— Толя, сядь, пожалуйста. Это очень серьезно, ты меня выслушать должен…

На этот раз он послушался, сел, и даже не сел, а опустился как-то, будто ноги ослабели.

— Он утонул, Толя.

— Не может быть!

— К сожалению, так и есть.

— Почему к сожалению, если утонул? Такого не жалко.

— Мальчишка ты мой…

— Только без нежностей фальшивых!

— Какие нежности! Ты соберись с силами. Тебе еще предстоит узнать…

— Что?

«Правильно ли я поступаю? Нет, лучше сразу. Он иначе на вещи взглянет».

— Твою маму обвиняют.

— Маму? В чем?