Павел Шестаков - Остановка

Тут во мне сдвинулось.

— Вы вообще крепки духом. И брат ваш?

— Какой еще брат?

Она решительно перешла на тон высокомерный.

— Тот, которому вы ценные вещи на сохранение передали. Мне, между прочим, если не отсижусь, как вы выразились, укрывать нечего будет.

— Вот вы как заговорили! Ну что ж… Теперь все одинаковые. Хорошо, что у меня брат есть. Он, правда, гуманитарные предметы не преподавал, он трудяга, вкалывал всю жизнь, но зато на него можно в трудный час положиться.

— Вы уверены? — сказал я с интеллигентским сарказмом и опять забежал вперед своей мысли. Ведь если брат так за Черновола погибшего горой стоит, то уж живую сестру в самом деле в обиду не даст. Кажется, подводят нервы, успокоиться нужно.

И, не дожидаясь ее ответа, я подошел к аптечке, где лежало нужное лекарство. Аптечку эту, подвесной ящичек ручной работы, сделал когда-то в подарок моему отцу друг, столяр-краснодеревщик. Так сделал, что она и поныне гостиную украшала, скрывая за резными нарядными дверцами, увы, не столь праздничное свое содержимое.

И еще была мысль — увидит меня с таблетками, уйдет наконец. Ну о чем нам говорить и спорить?

Но Марина, хотя и стояла с папкой в руке, готовая выйти, не вышла, видно, слова о брате задели.

— А что вы, собственно, к моему брату имеете? Чем он вам не понравился? Я ему свое передала, не думайте.

«Неужели испугалась, что донесу?»

От такой дикой мысли совсем тошно стало.

— Не беспокойтесь. Я не об имуществе вашем, а о том, что ваш брат жестоко и даже противозаконно поступил с подростком…

— Каким еще подростком?

— К сожалению, с тем самым, которому и мы кровь попортили.

— Что за выдумка?

«Опять увлекся! Зачем я о Толе? Он же слышит, наверно. А она так уверенно возмущается!»

— Извините, Марина, я лекарство принять должен.

И я на кухню за стаканом пошел и за водой в надежде прекратить тягостную сцену. Но ей как вожжа под хвост попала. Постепенно я сообразил, что тут не поединок идей или взглядов хотя бы, а примитивное чувство опасения вырвалось — что это я о брате, чем это грозит?..

А примитивные чувства, между прочим, недооценивать не стоит. Иногда они точнее высоких, они ведь на первоначальный инстинкт опираются, на главное — самосохранение, а не на категорический императив.

Проходя мимо кабинетной двери, я прислушался. Там вроде бы тихо было. С облегчением открыл кран, налил в стакан немного воды, запил лекарство и хотя знал, разумеется, что подействует не сразу, все-таки легче себя почувствовал и вернулся.

И тут же хуже стало.

Марина сидела на диване, положив папку рядом.

— Нет, я так просто не уйду. Вы мне объяснить должны.

— Что?

— Инсинуации.

Всегда меня удивляет, как легко и охотно недалекие люди пользуются заграничными словами. Наверно, потому, что в них затемнен первоначальный смысл. Не знает человек толком, что слово означает, вот ему и легче куцую мысль в форму образованности облечь. И с другим, подобным себе, легче сойтись на взаимном… Хотел сказать непонимании, но спохватился вовремя. Именно понимании. Не слова, конечно, а друг друга. Эта тарабарщина — пароль своего рода, вроде легендарного славянского шкафа. Продается? Ну, еще бы! Инсинуация? Нет, диффамация.

— А что, по-вашему, слово это означает? — спросил я.

— Хватит меня учить!

— Сволочь.

Это всем понятное слово произнес третий человек.

Оба мы обернулись, она, пораженная — в удивлении, я растерявшись, хотя ни теряться, ни удивляться мне не следовало. Готовым нужно было быть. Еще с того момента, как я Марину в гостиную пригласил. Что же делать было?

— Толя! — сказал я просительно, но он не внял.

— Сволочь ваш брат.

— Ах, вот что!

Пожалуй, это был торжествующий визг, хотя я не уверен, что любимый мной язык такое сочетание допускает. В самом деле, визг больше низменный страх характеризует, ну пусть радость глупую, а торжество, напротив, почти всегда возвышенно. Но вот совпало и то и другое и выплеснулось вполне естественно. Визг этот и паническим оказался — ведь неожиданность вышла весьма неприятная, но, с другой стороны, и для торжественных труб место нашлось. Разоблачила она меня по-своему, вот так…

— Вот оно что!

В этом повторе трубы обрели явное превосходство. Паника улеглась, торжество «возвысилось.

Но Толя этого не заметил или проигнорировал.

— Я за свои слова отвечаю.

Мне его тон детство напомнил. Тогда среди ребят чувство ответственности процветало. Ведь с реальными вещами дело имели. Если бомба — значит, бомба, а если кусок хлеба, так жизнь. За большинство слов отвечать приходилось.

Но вот и современный паренек отвечает.

— Да как ты смеешь! Ты почему не в школе?

Нет, торжество неполное получалось. Иначе откуда такая нелепость?

— Потому что каникулы, — сказал я.

— Вы это подстроили!

— Это ваш брат подстроил, — пояснил Толя. — А в школу к вам я не вернусь. Я в ПТУ иду.

— Какой наглый! Там тебе и место!

Ситуация была сумбурной, но в ней и юмор пробивался.

— Побойтесь бога, Марина! Сколько раз вы учащихся за ПТУ агитировали!

— Не пришивайте мне… Скажите лучше, как он у вас очутился?

— Довольно просто, хотя и печально. Толя здесь вынужденно. У мальчика большие трудности в семье, а ваш брат, не знаю почему, решил ими воспользоваться… Короче, спросите у него сами.

— Как я жалею, что пришла сюда.

— Я тоже не рад, но, может быть, это и к лучшему.

— Будьте уверены, всем вашим инсинуациям, — она повторила слово твердо и с нажимом, — я ни на грош не верю.

— Спросите брата.

— Спрошу. Но вы нас не потопите.

Я бросил невольный взгляд на Толю. Неужели намек? Тот пожал плечами.

— Пусть несет свою пленку.

— Какую еще пленку!

Никакого актерства в голосе Марины не было. Было озлобление. А его-то имитировать труднее всего.

«Она не знает. Да и зачем посвящать в такие дела?» Но Толе не до логики было.

— Не знаете? Все врете!

— Что? Сопляк! Да как ты смеешь… Я тебя…

— Ничего вы мне не сделаете.

— Я тебя… в милицию.

Он рассмеялся.

— Прекрати свой дурацкий смех!

Я понимал, почему он смеется. А она не понимала, следовательно, не знает. Но тем настоятельнее, была необходимость прекратить происходящее. Я слышал, как смеялся Толя, которому совсем не до смеха было, и перепугался.

— Марина! Прошу вас, уйдите. У мальчика нервный срыв быть может.

Она смерила нас презрительным взглядом.

— Да вам обоим лечиться нужно. Но с этим хулиганом я еще посчитаюсь. Это ему даром не пройдет.

— Ради бога, не нужно. Уходите. Вам брат все расскажет. Я вижу, вы не знаете правды.

— И знать ничего не хочу! Ваша правда мне не нужна. Хватит, наслушалась. Спасибо за последний урок, дорогой учитель. Всех вам благ!