Владислав Вишневский - Честь Афродиты

— Так они, менты что ли, сыщики? — удивился Матвей.

— Частные, Матвей, частные. Надеюсь, согласятся.

— Ааа, — протянул Майский-Гладышев, — То-то я смотрю Волька мне так понравился. Хороший парень. Согласятся.

— И друг хороший. Надёжный.

— Жаль, мы с ним не сдружились ещё. Сильный парень. Бегает здорово. Так меня легко через стенку перекинул и свалился на меня потом, чуть не расплющил.

— Хмм, да! — Усмехнулся Волков. — Ничего, подружитесь ещё, какие ваши годы. Время будет. Ну что, собираем народ представлять тебя?

— Конечно, как положено!

— Ну и лады. Так и поступим. Верочка…

Рисковал Волков, оставляя вместо себя молодого начальника? Наверное. Но у него, пожалуй, и выхода-то другого не было. Пытаться вновь для кого-то стать денежным «донором», либо сдать фирму жадному дяде… Как готовился сделать Никитин, бывший вице-президент компании, — чёрта сдва. Да и устал уже каждый раз надрываться… Вновь и вновь пытаться поднимать фирму с живота, да с колен… Для кого? Для народа? Народ безмолвствует. Для чиновников? Нет, он им не товарищ. Да и не ронял он экономику… Если только Никитин, в отсутствие Волкова… Это возможно. Никитин мог. На туфту производство перевёл, имя Бориса Фатеевича уронил, и деньги «откачал». С этими следовало разобраться, хотя бы из принципа, поправить существо дела. А тут Матвей подвернулся. Сам собой. Вовремя. Матвей Волкову понравился. Понравился тем, что был как чистый лист бумаги ещё, хотя и — странно! — с Рублёвки парень или с Барвихи. Яблоко от яблони, но сорт другой. И это хорошо. Потому что знаково! В нём были чистота и бесхитростное нахальство, задатки руководителя и уверенность в своих взглядах, в своих действиях, решительность, молодой задор, юмор, некий пофигизм и силы, и не испорченность. Не испорченность, что главное! Парень двумя ногами от развилки ещё шёл, по двум дорогам, ещё немного и… свернул бы куда не надо, как остальные его сотоварищи. Борис Фатеевич это вовремя увидел, понял, угадал. Решил, если правильно и вовремя распорядиться такой смесью задатков, как у Матвея, можно хорошие дела с ним делать, умные. За которые не стыдно. Парень не испорчен леностью, упакованностью и бездельем, хотя и — золотая молодёжь, говорят…

Последнее в обществе обычно произнося с оттенком глубокой иронии. И правильно. Не нашлось им хорошей руки в своё время, достойного применения… Только животное, говорят, может найти тропу в туман и непогоду самостоятельно, из чувства самосохранения, инстинкт им подсказывает, а у той молодёжи, и вообще у молодых, какой там инстинкт самосохранения, только стадный. Куда поведут, туда и… Потому Волков и предложил, рискнул, по другому чистый лист заполнить…

Верхний свет медленно угасал.

Вместе с ним угасал и шум в зале. Где-то, в разных местах зала запоздало, как обычно, хлопали ещё и скрипели сиденья, кто-то приглушенно кашлял… Зрители настраивались на встречу со сказкой. Словно в подтверждение, в центре занавеса, чуть ниже его центра, неожиданно вспыхнули лучи прожекторов высветив изумительной красоты кристаллы камней самоцветов. От партера до амфитеатра пронёсся шум восторга: Ооо…Красота! Изумительно! Удивительно! Как живые!

Как, когда они появились? Перед началом спектакля ничего подобного на занавеси не было. Лучи от кристаллов вспыхивали и тянулись к людям, в зрительный зал, казалось, до первых рядов. Здорово! Красиво! От изумрудного, до рубинового! От янтарно-золотого цвета до прозрачно алмазного, с неожиданными всполохами-переливами всех цветов радуги. Голограмма, спецеффекты. Тут же, усиливаясь, возникла музыка… Живая, настоящая… Мягко-мягко, тонко, скрипки, как предвестники нового дня, счастливого… Над краем оркестровой ямы обозначилась ссутулившаяся фигура и макушка дирижёра, его порхающие руки с чёрными рукавами фрака и белыми манжетами, перекрывающие порой свет лампы над его дирижёрским пюпитром.

Начинался балетный спектакль Юрия Григоровича. «Каменный цветок». Премьера. В театре имени Станиславского и Немировича-Данченко.

Григорий Михайлович Пастухов и Тоня, Антонина Николаевна — Волькина мама, удобно устроились на своих местах в глубине партера. Тоня с прямой спиной, чуть развернувшись к своему спутнику, подавшись вперёд. Красивая, на взгляд Григория Михайловича, родная. Сам он, вытянув ноги и оперевшись на левый подлокотник, держал её руку в своей. Как и остальные, смотрели на сцену… Сейчас… Сейчас… Антонина Николаевна перестала уже выискивать глазами затылок своего сына и девушки с ним. Её сын, Волька, с девушкой, Лерой — подумать только! — сидел впереди, там же в партере, на шестом ряду. Билеты у них были изначально вместе, но Григорий Михайлович уговорил Вольку поменять свои. Хорошо помнил, правда из своей далёкой молодости, что впереди балетный спектакль смотреть тяжело, стук пуантов отвлекает. Долбит, как дятел… Много дятлов. Потому и уговорил. А Волька на шестом ряду остался, Лера не возражала. И Тоня тоже, Антонина Николаевна, то есть.

В кои то веки выбраться в театр им предоставил Волька. Неожиданное явление. Событие. Тоня удивлялась, никогда сын не отмечался любовью к театру, тем более к балетному или оперному, а вот, теперь… Предложил сходить на премьеру. И не премьера была тому причиной, понимала Тоня, а та девушка, Лера. О которой знала, догадывалась и с тревогой ждала встречи с ней… Да и не Лера только причиной. Сегодня Антонина Николаевна с Григорием Михайловичем в ЗАГСе расписались. Да! Как муж и жена. Да-да-да! Она теперь — законная жена, а он её муж. Пастухов руки её неделю назад попросил… Решился! Кто бы мог подумать!! Она уж и надеяться перестала. Хотя — ждала! И вот… Так всё здорово получилось! И не на кухне это произошло, а в комнате, в присутствии сына и с цветами… А Волька в честь этого билеты потом на премьеру балетного спектакля достал, вот и…

Дрогнул и раздвинулся занавес. Лучи увели кристаллы самоцветов вглубь сцены, на задник… Появились фигуры актёров…

Григорий Михайлович поймал себя на мысли, что видит разворачивающееся действие и краски на сцене, как на третьем плане, чувствует тепло руки Тони, на втором, ему хорошо и уютно, а сам думает о другом. Это плохо, конечно, но о другом. Завтра ему нужно дать ответ. Завтра, вечером. Что он решил?

Три дня назад, в «Патерсоне», обычном магазине, что неподалёку от его дома, Григорий Михайлович случайно столкнулся с каким-то мужчиной в таком же вроде возрасте. Тележками столкнулись. Обычное дело между покупателями, случается. Извинились оба, разъехались, но через некоторое время вновь, также похоже случайно, оказались у одной и той же кассы. Понимающе вежливо улыбнулись друг другу, «здрасьте, опять вы»… Рассчитались, сложил продукты каждый в свои пакеты, и вот тут, этот человек, наклонившись к Пастухову, вдруг тихо прошептал: