Владислав Вишневский - Честь Афродиты

— Да иди ты… — расстроено отмахнулся Олег, ещё и передразнил, — рапорт сдан у него, свободен… Привет ей передай.

— Ага, сейчас, разбежался. Это заслужить надо. И не таким как ты…

— Чего, чего… — Олег весь подобрался, уже шёл на него в борцовской стойке.

— Эй-эй, стоп, стоп! — заплясал не месте капитан. — Вымажетесь сейчас, черти… В машину не пущу. Пешком у меня пойдёте.

Последнее «бойцов» мгновенно успокоило — далеко же, если пешком.

Полковник Гришанков Григорий Евсеевич действительно исполнял обязанности начальника Приморского Управления МВД уже почти две недели. Работал с удовольствием, со вкусом. Натягивая на себя авторитет генерала, довольно похоже копировал его повадки: так же фуражку на затылок лихо сдвигал, размашисто проходил по коридору, без стука открывал двери кабинетов — ну, как вы тут, нормально? Привет. Работайте, работайте… Петров-Сидоров, ну-ка, зайди-ка ко мне! Когда сурово хмурил брови, вальяжно развалясь в мягком кресле генерала, когда широко улыбался, одобрительно хлопая рукой по столу… Место копировал, на самом деле репетировал, тренировался. Проводил совещания, подписывал документы, изучал сводки, распекал подчинённых, награждал грамотами и именными часами отличившихся сотрудников районных отделов, читал лекции в Высшей краевой школе МВД… Выполнял напряжённый график… И боялся. Всё сильнее и сильнее. Рушилась мечта о его переводе в Москву. Сергей Бадаевич точно теперь задробит. А всё почему? Потому что какого-то преступника, понимаешь, его пинкертоны поймать не могут. А отчётный день, перед Сергеем Бадаевичем, уже наступил. Правда в запасе ещё где-то часов двенадцать— пятнадцать есть. В Москве ещё поздний вечер, а во Владике только утро… На улице, конечно, сумрачно, конечно, дождь, естественно нудный, безусловно тоскливый. Но, картина привычная, для всех приморцев обычная… Почти каждый день так.

Из окна своей квартиры, за мутным от дождя стеклом, увидев у подъезда мутные очертания остановившегося «Мерседеса» начальника УВД — это за ним! — Григорий Евсеевич поставил чашку с недопитым кофе на стол, вытер губы, прошагал в прихожую, глянул на себя в зеркало, прыснул на отдельные части лица и кителя мужским парфюмом, пару раз с удовольствием втянул носом возбуждающе-элегантный запах, остался доволен, взял с вешалки фуражку, надвинул на глаза, сунул ноги в полуботинки — проделал это как обычно, как всегда… И кейс, как теперь говорят, прихватил. Тоже по привычке, когда газеты с журналами в него положить, когда коньячок, не более. Документы из управления он никогда не выносил, нет. Спасибо, научен. Раз, по-молодости, прокололся, когда в трамвае ночью, от усталости, возвращаясь домой, заснул, потом спохватился, выскочил, на своей остановке, а документы с портфелем забыл. Да какие там были документы, так себе. Какие у младшего лейтенанта тогда были документы, смех один. А шуму было, прямо до ГлавПУ МВД СССР. На всю жизнь урок. В ту ночь он все трамваи на изнанку вывернул, а портфеля с документами так и не нашёл… Ни в ту ночь, ни позже. Как сквозь землю… Было дело. Григорий Евсеевич теперь только для вида носил плоский портфель. Потому что привычка, потому что полковник. Кстати, дипломат именной, на сорока пятилетний юбилей, между прочим, подарен.

Выйдя из квартиры, полковник вызвал лифт, размышляя как день начать, чтобы в конце доложить о безусловном выполнении просьбы Сергею Бадаевичу. Да какая это просьба, мгновенно расстроился полковник Гришанков, когда это и приказ и приговор в одном… Григорий Евсеевич тяжело вздохнул… Словно услышав его грусть, двери лифта перед ним тихо растворились, и… О!.. Мелькнуло перед глазами полковника что-то неясное, и свет померк…

Минут пятнадцать— двадцать, водитель мерседеса, ожидая начальника, слушал лёгкую музыку, точнее говоря — дремал. Салон, как известно, располагает, да и время раннее — около 10. Точнее без 20 минут 10. Во дворе и у подъезда естественно никого. Дождь! Ни мамаш с детишками, ни собачников. Ничего отвлекающего. Одни густо припаркованные иномарки. На «новостях» водитель проснулся, диктор информировал радиослушателей о спокойном и планомерном отводе российских войск из района Грузино-Юго-Осетинского конфликта, и возможных кознях режима Саакашвили. В этом месте водитель от души матюгнулся в адрес Совета безопасности ООН, что не поддержали действия России по защите своих осетинских граждан, и если б мог, в нос бы дал этому… или кому там… Он даже пальцы правой руки в кулак перед своим носом сжал, прибрасывая размер и вес, увиденное его вроде устроило, одно отметил, ещё монтировку бы в другую руку, тогда всё, хана тому Совету вместе с Европой и Америкой. Эта здоровая мысль его и успокоила. Вместе с тем, глядя на щедро покрытое дождевыми каплями ветровое стекло машины, безоговорочно согласился с правдивостью местного прогноза погоды (не зря бездельники хлеб едят), а вот на песне по заявкам радиослушателей «Погода в доме», водитель впервые забеспокоился. Даже на пару секунд высунулся в окно, пытаясь разглядеть четвёртый этаж, но бесполезно, не разглядел причину задержки начальника, только лицо вымочил и шею заломил… Разминая её, несколько секунд размышлял над вопросом: по телефону сначала позвонить или сразу в квартиру подняться. Это вопрос. Не простой. Серьёзный. Случалось, полковник когда и задерживался, но беспокоить… Себе дороже. Нет, позвонил на его сотовый, сотовый не ответил, тогда… домашний телефон тоже почему-то не отвечал. Услужливо прихватив зонт для начальника, только для личной отмазки, водитель выскочил из машины, не раскрывая зонта — это для Григория Евсеевича, для полковника — съёжившись под дождём, вбежал по ступенькам.

Громко топая и отряхиваясь, вошёл в подъезд… Вестибюльчик блестел. Вахтёрша выглянула на стук двери и каблуков водителя из своей «лифтёрской», ответила, что Григорий Евсеевич «ещё не выходили». «Проспал, наверное, ОДНИ же дома. Марина Викторовна, известно где, с детьми на даче, вот ОНИ и… Да вы поднимитесь. Ноги только вытрите, вон там, об тряпку, и идите. Служба же. Я потом подотру». Он так и сделал. И ноги вытер, и на лифте проехал — четвёртый этаж — но дверь на звонок ему никто не открыл… Водитель, человек пожилой, хоть и сержантский состав, но милиционер опытный, именно теперь только всерьёз забеспокоился, по рации запросил дежурного по управлению, тот тоже удивился, но «тревогу» объявил…

Гришанков от тряски пришёл в сознание довольно быстро. Болела шея, по лицу тёк пот, в глазах было темно и щипало, рот был забит кляпом, носом дышать было трудно и практически невыносимо, воняло человеческим потом, плесенью и мукой… К тому же, грубая ткань тряпки на голове жёстко царапала лицо. И он был связан. Более того, его, как мешок с картошкой несли видимо на плече, вниз головой, ноги на другой стороне, больно сдавливая живот при каждом торопливом шаге. Особенно вниз, как он догадался, по ступенькам. Несли недолго, вскоре он оказался в багажнике какого-то автомобиля, именно как мешок его сбросили с плеча, но без повреждений, только голова и туфли звучно брякнули, затем, сжавшись, ожидая физической боли, полковник ждал, ждал, но не дождался. Зато неожиданно почувствовал, как его — за ноги и под голову — подняли и уложили на что-то жёсткое, ограниченное в плечах, чтоб не упал, наверное, потом все звуки вообще исчезли. Он не слышал, как одна за другой закрывались двери, как запускался двигатель, как машина плавно тронулась с места. «Всё! Это конец! Это похищение! Меня убьют! Убьют! Убьют!!» — трассерными пулями проносились в голове страшные мысли, пока не слились в один, мощный залп в его голову, и теперь уже самостоятельно, он вновь потерял сознание. Но снова ненадолго. Его же не били…