Виктория Платова - В плену Левиафана

Как и еще одна встреча: Лео и дневника синьора Тавиани, найденного в радиоприемнике «Saba». Если бы Алекс знал, что метеорологом движет отнюдь не праздный интерес к трагедии форпоста, он отдал бы дневник Лео, а вовсе не Кьяре. И вспоминать не хочется, сколько усилий пришлось затратить Алексу, чтобы всучить сестре клеенчатую тетрадь. В конечном итоге Кьяра ее взяла, но расшифровка так и не удалась. Почему — отдельный вопрос. Возможно, записи в дневнике и впрямь не подлежат восстановлению, но возможно и другое: Кьяра просто не захотела тратить время на дневник и беспокоить по пустякам своих друзей-экспертов.

Интересно, куда подевались писульки синьора Тавиани? Выброшены за ненадобностью, заперты в нижнем ящике письменного стола сестры? — там, где она складирует свое и чужое прошлое. Ту его часть, которую считает не слишком важной. Или слишком постыдной. Алекс видел этот ящик, ничем не отличающийся от двух других. Как-то раз, оставшись ненадолго один в комнате сестры, он даже подергал его за ручку. Ящик не поддался, и слава богу: чужие тайны Алексу не нужны. К тому же Кьяра вернулась в комнату раньше, чем он ожидал, и застала брата, склонившегося над столом.

— Решил пошпионить за мной, братец? — весело сказала она.

— И не думал, — смутился Алекс.

— Ладно-ладно, не красней так. Я ведь знаю, что ты хороший.

Так было всегда: Алекс — хороший, а Кьяра — непредсказуемая. Удел Алекса — мчаться по гладкому и совершенно безупречному желобу правильно понятых жизненных ценностей. Внешняя сторона желоба украшена табличками: «любящий сын», «нежный брат», «добрый самаритянин». Самое большое прегрешение Алекса — кража запонок у мертвого синьора Тавиани. Совершеннейшая мелочь по сравнению с тем злом, которое творят ежедневно миллионы людей. Но проклятые запонки впились в обтянутую аэродинамическим костюмом задницу бобслеиста-Алекса и доставляют ему некоторые неудобства. Не говоря уже о том, что скользить по высоконравственному желобу с такой занозой не слишком приятно, возникает излишнее трение и прочие побочные эффекты. Да и порча шикарного аэродинамического костюма неизбежна.

Почему он вдруг вспомнил о запонках?

Они — самодельные и склепаны из старых тунисских монет, а Тунис находится в Африке. Гипотетически синьор Тавиани во время своих странствий мог оказаться и в Тунисе. Но это лишь догадки Алекса, арабская вязь на монетах справок не дает. Зато доподлинно известно, что в Африке служил Нанни Марин. Что, если…

Это не запонки синьора Тавиани, а запонки берсальера? И бывший начальник полиции просто прикарманил их во время осмотра места преступления? Если на это оказался способен Алекс, то почему не предположить, что и синьор Тавиани не устоял?

Стоя у мягкой, обманчиво податливой стены, Алекс сожалеет.

Сожалеет, что Лео не доверился ему, а предпочел искать истину в одиночку. Он сожалеет о дружбе, которая так и не проклюнулась, и о том, что вещи, чья истинная ценность стала вырисовываться только сейчас, оказались не у Лео, а у совершенно посторонних людей. Самого Алекса и его сестры. Впрочем, какие же они посторонние?

Сигнал бедствия, посланный Лео с вершины, был адресован Алексу, никому другому. И брошенные в доме куртка, рюкзак и ботинки Кьяры свидетельствуют о наличии неких отношений между ней и хозяином «Левиафана». Поначалу Алекс предположил, что его сестру и Лео связывают чувства, но вдруг все сложнее? Вдруг Кьяра солгала брату, сказав, что расшифровать дневник не удалось? До сих пор вопрос их знакомства с Лео оставался открытым: слишком далеки они друг от друга, чтобы встретиться, даже случайно. Между К. , на самой макушке которого осел Лео, и Вероной, где обитает Кьяра, — целая пропасть. И дело тут не в расстоянии, это как раз дело пятое, путь от К. до Вероны укладывается в несколько не самых утомительных часов. Они — разные, не совпадающие по ритму, по взгляду на мир: там, где К. слеп, — Верона смотрит во все глаза, и наоборот. То, во что верит К. , вызывает ехидную улыбку Вероны. За то, что ценится в Вероне, в К. и ломаного гроша не дадут. Кьяра уж точно не даст, в К. она умирала от тоски, но и в Вероне не особо развернешься. И настоящего журналистского расследования иногда приходится ждать месяцами, а тут…

— Ты солгала мне, Кьяра! — произносит Алекс вслух, обращаясь к билету на Каттолику. С тем же успехом можно было обратиться к Тулио Амати или к торговому центру из заметки об обрушении крыши, но лучше уж билет.

Кьяра любит путешествовать.

Хотя в последнее время она совсем забросила Тибет и Латинскую Америку. На смену им пришла Европа. Означает ли это, что Кьяра остепенилась и больше не жаждет острых ощущений? Может быть, а может быть и нет… Кьяра ездила в Португалию, и, если откусить от этого слова пышный петушиный хвост, получится «Порту». Город, в котором Лео нашел старую карту и еще множество удивительных вещей. Он сам сказал об этом Алексу, хотя и не уточнил, каких именно. Но и одной карты достаточно, ведь именно она привела его сюда…

Да нет же!

Не она — O N O R E.

Честь семьи Лео не имеет никакого отношения к Кьяре, но зачем-то же она ездила в Португалию? Есть еще одна страна, в которой Кьяра успела побывать после того, как брат всучил ей дневник. И эта страна — Тунис. Слишком много совпадений, все они жмутся друг к другу, пытаясь удержаться на крошечном, величиной с запонку, пятачке. Приходится признать — холод и тьма положительно сказываются на умственных способностях Алекса, его логика — безупречна; жаль, что ни Лео, ни Кьяры здесь нет. И проверить свои умозаключения невозможно. Но и без дополнительной проверки ясно: встреча его сестры и метеоролога вовсе не была случайной. Иначе Кьяра не появилась бы здесь. Единственное, что смущает Алекса, — присутствие в «Левиафане» Джан-Франко. Не мертвого (о мертвом бармене он предпочитает не вспоминать) — живого.

В качестве кого он оказался в доме Лео? Приятеля хозяина, старинного знакомого Кьяры? Но Лео никогда тесно не общался ни с кем из жителей К. , а Кьяра, та вообще вспомнила дружка по детским играм с трудом. И тем не менее Джан-Франко поднялся сюда — вместе с Кьярой, или вместе с Лео, или отдельно от них обоих. Только затем, чтобы встретить здесь свою смерть. Если бы смерть застала его на плато возле дома или в непосредственной близости от выпотрошенного арсенала — это еще можно было как-то объяснить. Связать с сигналом бедствия и последующим исчезновением хозяина и гостей «Левиафана». Но Джан-Франко, прежде чем умереть, мылся в душе. Сам по себе факт помывки не криминален, особенно после морозного восхождения, но вряд ли, направляясь в душевую кабинку, Джан-Франко оставил бы дверь открытой.