Александр Гуров - Исповедь «вора в законе»

Косолапому воры собрали деньги, дали курева. Он попрощался с нами и пошел на вахту — признаваться.

За убийство Васе дали десять лет лишения свободы — смертной казни в то время не было. Наш барак после этого разогнали. Молодых, кому не исполнилось еще восемнадцати, поселили к «политическим». Я тоже попал туда.

У «политических» в бараке было чисто. Сами они держались с достоинством, относились друг к другу уважительно. Казалось, что здесь совсем другой мир. Они много читали, играли в шахматы, шашки. На какое-то время я тоже увлекся шахматами. Играть научил меня «политический», которого звали Дмитрий. Фамилия его была, если не ошибаюсь, Крицкий. Он работал электросварщиком и взял меня к себе учеником.

Крицкому было лет сорок, посадили его еще в конце войны на восемь лет. Когда он рассказал, за что — я вначале просто не поверил. В воинской части Дмитрий — опытный сварщик — работал на ремонте боевой техники. Однажды, разговорившись с сослуживцем, с похвалой отозвался о немецких сварочных агрегатах: у них, мол, они получше наших. Разговор услышал кто-то из «трех людей» (а может, и сослуживец донес). Так и загремел Крицкий по 58-й статье.

Другие рассказывали, что погорели на анекдотах, чему мы тоже никак не могли поверить. Это сейчас многое стало ясно. А тогда не верилось, что за анекдот человека могут объявить «врагом народа».

С «политическими» «воры в законе» жили мирно. И не потому, что сочувствовали «врагам». Воры их боялись. Знали по опыту, что обижать их нельзя. А причина заключалась в том, что «политических» было много и держались они сплоченно, стояли друг за друга горой. Если поднимутся — разнесут в пух и прах любую нашу группировку.

Бывало, приходил в «заблатненный» барак кто-то из «политических» с жалобой, что обидели их товарища. В таких случаях обидчику было не сдобровать, пусть даже он «вор в законе». «Блатные» спрашивали с него по всей строгости. Потому что случалось, когда после нанесенного оскорбления «политические» давали ворам настоящий бой, выгоняли их за пределы зоны и больше в нее не пускали. Зона переставала быть «воровской» и даже «мужицкой».

И если потом «законник», которого изгнали из зоны, появлялся в другом лагере, воры учиняли ему допрос: как дошел ты до такой жизни, что «фашисты» выгнали? Тут же, как было заведено, собирали «сходняк» и определяли меру наказания. Одних резали, другим «давали по ушам» (лишали воровского звания), после чего вор мог жить только «мужиком». Вот почему с такой осторожностью относились мы к «политическим». Сейчас некоторые спецы, тоже якобы из «политических», пишут о том, будто администрация лагерей специально руками блатных терроризировала осужденных по 58-й статье. Не знаю, может, где и было, но я посидел в разных зонах и нигде такого не видел.

И снова я возвращаюсь в пятьдесят первый год. Самый, пожалуй, памятный в моей юности. В год, когда вышел из астраханского лагеря, первого в моей жизни, и, несмотря на запрет, оказался в Москве. Когда вместе с давними верными друзьями отметил свое совершеннолетие. Когда после вынужденной разлуки встретился с Розой Татаркой — первой своей любовью, чтобы вскоре вновь с ней расстаться, уже надолго. И, наконец, когда из «пацана», «кандидата» был официально произведен в «вора в законе», получив вместо пацанской клички «Малышка» вполне взрослую, выбранную мною самим.

Это были волнующие для меня минуты, ведь решалась моя дальнейшая судьба, которую я определил сам. В восемнадцать лет быть «крещеным» вором — случай редкий, а потому ожидал я возможных неприятностей, особенно со стороны старых, прошедших лагеря 30-х и 40-х годов, «паханов». Но все обошлось хорошо. Выступавшие воры сказали обо мне много хороших слов. У блатных ценились преданность, ловкость и простота. Все это, по словам «правивших речь», у меня отмечалось. Я даже и не подозревал, как меня изучали все эти годы.

После того, как рекомендовавшие дали за меня поручительство, мне предоставили слово, и я произнес с нескрываемой дрожью в голосе воровскую клятву: «Я как «пацан», вступая на воровской путь, клянусь»… Заканчивалась клятва перечислением кар, которые должны меня постигнуть в случае, если ее нарушу. Были там и такие слова: «век свободы не видать», «лягавым буду». Так я стал Лихим — кличку тоже утвердила воровская сходка. И частью этого воровского ритуала была гульба, устроенная «братвой» в Малаховке. Чтобы скрыть истинный повод торжества, его приурочили к моему восемнадцатилетию.

Гуляли с размахом. На «блатхате» у Ани собрались человек двадцать. В основном жулики, цвет воровской Москвы. Были здесь и Шанхай с Блюмкой, и Хитрый Попик со своей мамой, и балагур Володя Огород с улицы Осипенко, и Минька из Раменского. Был давний мой приятель Сеня, который находился в бегах — где-то в Кемеровской области оставил пятилетний «хвост» и сейчас жил по липовым документам. Приехала тетя Соня, которую я считал своей второй матерью. И даже Костя, закадычный друг детства, давно «завязавший», откликнулся на телеграмму. Поздравить меня он приехал вместе с мамой.

Хозяйками гулянья были Роза и Аня. Девушки постарались, чтобы оно запомнилось. На праздничном столе — все, чего душа пожелает, даже свежие помидоры и огурчики, хотя на дворе май.

Все было отлично. Меня любили, окружали вниманием, обо мне трогательно заботилась самая красивая на свете девушка. Но мне вдруг стало немного грустно. Все здесь, конечно, свои люди, и многих из них я люблю и уважаю. Но нет никого из моих родных — ни родителей, которых сгноила война, ни сестры, ни братьев. А у меня самого пожалуй, единственного из тех, кто здесь собрался, — нет даже своего угла, ночую все время у чужих людей, хорошо еще, что не отказывают… Может, зря не послушался тогда Костю, не остался у них. Вижу по его грустным глазам, что он не только не завидует, а, скорее всего, меня жалеет.

Когда почти все приготовления были закончены и женщины стали накрывать на стол, Роза поехала за своей матерью. Через час к дому подрулило такси «Победа». В машине, кроме моей подруги, ее мамы и сестры Марии, оказался еще парнишка лет пятнадцати, которого я прежде не видел. Симпатичный, со вкусом одетый. Костюмчик кофейного цвета сидел на нем очень ладно — по всей видимости, был сшит на заказ.

— Не вздумай ревновать, — шепнула мне Роза. — Он еще мальчик. Но «трудяга» сильный, месяца три как со мной и с Аней «работает». Зовут его Гена. Поговори с Попиком — тот его хорошо знает.

Мы познакомились, и Гена — стеснительный, скромный парень — мне как-то сразу понравился. Он рассказал, что живет возле ЦДКА. Отец работает в милиции. («Не пугайся, он служит в ГАИ и про меня все знает».)