Елена Яковлева - По правилам корриды

Умирающая прима пила заговоренную воду, ела сырую куриную печенку, потому что так велели слетевшиеся на нее чуть ли не со всех московских окрестностей алчные целители, а Измайлов с ужасом наблюдал, как таяли материны деньги, очень даже немаленькие по тем временам. Что до Андриевского, то он смотрел на причуды безнадежно больной женщины сквозь пальцы, наверное, просто ждал, когда это все кончится естественным образом. А мать даже в агонии не желала смиряться с неизбежным и тянула руку к лежащей на прикроватной тумбочке бульварной газетенке, где еще накануне высмотрела объявление очередной «народной целительницы».

Уже после гражданской панихиды и похорон, после промозглого ноябрьского Ваганькова Измайлов выяснил то, о чем уже давно догадывался: от завидного состояния блистательной Татьяны Измайловой не осталось ничего, если не считать квартиры — хорошей, но сильно запущенной, в которой она давно не жила, — а деньги истаяли, в отличие от метастазов. Ее сногсшибательные, чистые, как капли родниковой воды, бриллианты остались только на вызывающем толки портрете, который Андриевский написал в те времена, когда был до умопомрачения влюблен в обворожительную Татьяну Измайлову. А ведь все могло бы сложиться совсем по-другому, не будь она такой любвеобильной!

Конечно, Измайлов к тому моменту был уже не ребенок, он даже успел один раз жениться и развестись, но удар от этого не смягчился. Вчерашний золотой мальчик превратился в заурядного московского парня. Звездное имя Татьяны Измайловой, конечно, еще производило впечатление, но уже не в той степени, как прежде. Оно оставляло за ним постоянный абонемент в то общество, принадлежность к которому, как считал Измайлов, давал уже сам факт его рождения, но с прочими благами дело обстояло сложнее. В качестве режиссера он себя никак не показал, тем более что и возможностей особенных не представилось. Благословенные времена, когда отечественный кинематограф по количеству фильмов мог конкурировать с Голливудом, давно канули в Лету, и новичку, ничем себя не зарекомендовавшему, каковым, в сущности, и был Игорь Измайлов, надеяться на манну небесную не приходилось, а прославленная некогда мать лежала на Ваганьковском кладбище и замолвить за него словечко не могла при всем желании.

Тогда-то Измайлов и обратился со своей первой просьбой к Андриевскому, которого он за глаза и без его ведома именовал своим «приемным отцом», при том, что его мать даже не удосужилась расписаться с художником. Итак, Измайлов попросил у Андриевского помощи, не то чтобы денег напрямую, а так, всяческого содействия, мол, порадей родному человечку. А Андриевский, которого Измайлов всегда считал дядькой щедрым и невредным, неожиданно заартачился:

— А не пора ли тебе самому о себе позаботиться? Хватит того, что ты за материну юбку держался. Ко мне не лепись, сам устраивайся. Меня все эти бездарные сынки и доченьки в искусстве раздражают до печеночных колик, я на них насмотрелся дай боже, и прилагать руку к появлению еще одного не собираюсь. Пробуй сам, если талант есть — пробьешься.

Измайлов не удержался, скрипнул зубами:

— Где тут пробьешься, без связей и денег!

Андриевский же невозмутимо парировал:

— Тогда заработай эти деньги или приобрети связи. Последнее к тому же для тебя, я думаю, несложно, ты же везде вхож.

Измайлов попытался возразить, но Андриевский продемонстрировал удивительную принципиальность:

— Когда я выбивался в люди, у меня не было ни денег, ни связей, даже прописки московской и той не было. Я уже не говорю о квартире. И учился я сам, безо всякой помощи и поддержки. По знакомым я, кстати, тоже не ходил и ничего не клянчил.

Измайлова взбесил не только обидный тон бывшего маменькиного верного воздыхателя, но также и то обстоятельство, что Андриевский в открытую открещивался от малейшего намека на их почти что родственные отношения, будто они всего лишь какие-нибудь шапочные знакомые. Ясное дело, Измайлов вспылил, наговорил с расстройства гадостей, в том числе и про молодую жену Андриевского, кажется, назвав ее приживалкой, так сказать, хлопнул дверью, уходя… Они так и не помирились. Измайлов даже пытался судиться с Андриевским за материну долю, но безнадежно. Добился только, что Андриевский окончательно и бесповоротно отказал ему от дома, а также воспротивился его общению со сводной сестрой Викой. К последнему, впрочем, Измайлов не очень-то и стремился.

Само собой, режиссерская карьера не удалась, но Измайлов по ней не слишком убивался, поскольку рассматривал ее скорее как инструмент достижения того положения в обществе, которое ему казалось достойным. Занялся бизнесом, но тоже не преуспел, как-то ему не везло. А ведь чего он только не пробовал и чем только не торговал: от детских колготок до компьютеров! На жизнь, конечно, зарабатывал, купил приличную машину, одевался не с барахолки, но того, к чему он — так ему думалось — был предназначен с рождения и чего его сверстники, а то и более молодые, давно достигли, он все еще не добился. А главное — он отдавал себе отчет — вполне мог не добиться никогда. Такого имени, как у матери, например.

Смерть Андриевского, кажется, произвела на Измайлова большее впечатление, чем смерть матери. Он вдруг так ясно осознал, что то, к чему он стремился, ушло от него навсегда, на веки вечные. Ясно, что Андриевский и не думал упоминать его в своем завещании, оставив все этой провинциальной выскочке, этой хорошенькой безделушке с фарфоровым личиком и ничего не выражающими глазами, своей невозмутимостью напоминающей сфинкса. И ей, именно ей доставалось все: роскошная квартира с мастерской, огромная дача, деньги, картины. Почему-то особенно обидно было за коллекцию русских авангардистов, которую Андриевский собирал всю жизнь. Коллекция эта теперь была занесена во все каталоги и вызывала горячий интерес у знатоков и ценителей. Осознав все это, Измайлов кинулся по адвокатам, но те только сокрушенно качали головами и цокали языками: дело, мол, не выгорит. Потом нашелся один, который для начала поименовал себя камикадзе, потом запросил кругленькую сумму, а в конце концов почесал шишковатый затылок и выдал:

— Дельце может выгореть, если обнаружатся какие-нибудь… м-м-м… скажем, намеки на то, что Андриевский когда-нибудь дарил эти картины вашей покойной матушке… Хорошо бы, если б нашлись свидетели или письма какие-нибудь…

Свидетелей удалось организовать за вполне разумное вознаграждение, и письма матушкины нашлись, как ни странно, точнее, письма от Андриевского к ней, где упоминались картины, какие, правда, непонятно, но адвокатишка прямо заурчал от удовольствия, когда их увидел. И ринулся в бой, затевая один процесс за другим, с переменным успехом, впрочем. Дело переходило из районного суда в областной и обратным порядком, потому что в нем обнаруживались новые обстоятельства, но постепенно заглохло. Стряпчий, однако, не растерялся, продолжал довольно потирать руки и бормотать с придыханием: