Светлана Успенская - Блондинки начинают и выигрывают

А что, если… Удар под дых, а когда Вася сложится, как нож, применить болевой прием к Недыбайле… Только если он подействует, этот болевой прием, сквозь дециметровый слой жира… Нет, пожалуй, рискованно. Слишком рискованно.

Картины Шишкина на стенах бесконечного коридора, мягкий свет ламп…

А что, если кинуться к окну, выбить стекло и мягко приземлиться на подвявшую клумбу? Эти офисные работники, пленники остеохондроза, заложники геморроя, не успеют и глазом моргнуть, как…

Нет, не пойдет: на окнах чернеют кованые кружева решеток.

Вот дверь моего номера… Замедляю шаг по ковровой, вытертой посередине дорожке. Сейчас створка откроется и…

Сделаю резкое движение, врываюсь первым, захлопываю дверь, запираюсь изнутри, а потом…

Дверь отворяется беззвучно. В кресле, натужно стонущем под массивным телом, вольготно развалился сам Дерев. Перед ним на журнальном столике — мой ноутбук. Распотрошенный портфель вывалил на полированную поверхность бумажные внутренности.

Но как они догадались, как?! Ведь я так хорошо все продумал…

Воздух вокруг главного словно искрился грозовым электричеством. Сгущались воображаемые тучи, виртуальное солнце безнадежно тонуло во мраке неминуемой грозы…

— Садись, Александр, — мягко кивнул Дерев, указывая на кресло напротив себя, — в ногах правды нет.

— Собственно говоря, а что…

— Нам идти, Станислав Петрович? — прорычал Недыбайло.

— Нет, останьтесь. Втроем, надеюсь, мы скорее доберемся до истины.

Я нехотя опустился в кресло, все еще просчитывая в уме варианты спасения.

Проход к двери заграждает хлюпик Вася… Один удар, вылететь в коридор, сразу в машину, в аэропорт, любой рейс в любую страну, а там…

— Может, сам объяснишь? — перебив мои тайные мысли, с мерзкой ухмылкой спросил босс, по-наполеоновски скрестив руки на груди.

— Что именно? — Я тянул время.

— Что это все значит? — Кипа бумаг, шурша, рассыпалась в воздухе и плавно опустилась на пол.

— А что это значит? — С деланым недоумением я приподнял двумя пальцами листок и уставился на него с первозданным любопытством.

— Не узнаешь? А ведь эти документы у тебя в портфеле нашли.

— Да? — удивился я еще больше.

Рыжий портфель вынырнул из темноты.

— Портфель ведь твой, если не ошибаюсь? И бумаги твои.

— С чего вы взяли, что он мой?

— Надпись «А.Ю. Рыбасову от коллег».

— Господи, какая глупость! — радостно усмехнулся я, шалея от собственной смелости. — С чего вы взяли, что я какой-то А.Ю. Рыбасов?

— А кто ты? — оторопел Дерев.

— Господа, меня зовут Иннокентий Иванович Стрельцов! Очень приятно познакомиться. Я работаю в Детском драматическом театре, артист. Так сказать, служитель Мельпомены. А в здешних пенатах отдыхаю от театрального напряжения и артистических интриг… — Я мелко, по-дурному хихикнул и, внезапно подскочив в кресле, пронзительно заорал во все горло, выгребая из закромов памяти жалкие остатки школьных знаний: — «Мороз и солнце, день чудесный…»

Доорать я не успел, как был вновь водворен в кресло могучей и неласковой рукой.

— Ладно, ладно… Пошутил и хватит, — миролюбиво проговорил Дерев. — Так вот, Александр, твои махинации раскрыты. Тебе придется вернуть всю сумму. Деньги-то не малые… Контракт на поставку кокосовой копры будет объявлен недействительным, а сделка признана ничтожной.

— Не понимаю, что вы от меня хотите? — С туповатым удивлением я оглядел присутствующих. В моем театральном баритоне переливалось благородное возмущение. — Какие деньги? Какой контракт? Какая копра? Я бедный актер погорелого театра, я ничего не знаю о деньгах и контрактах. Служу музам и все такое. Простите, мне пора…

Паясничая, я внезапно вскочил на ноги, при этом стараясь занять стратегически выгодную позицию у двери, но был вновь опрокинут в кресло десницей властной и жесткой, чтобы не сказать жестокой.

— Что ж, если не получается по-хорошему… — Мрачные фигуры со всех сторон обступили меня, придвигаясь все ближе, наваливаясь дурной угрожающей массой. Такие прирежут в подмосковной благословенной тиши, не моргнув глазом, а потом скажут, что так и было.

И тогда я вызывающе расхохотался им в лицо. Это ничего, сумасшедшим это не возбраняется. А я в данный момент был совершенно и абсолютно сумасшедшим. А что еще мне оставалось делать?

Упиваясь восторгом безумия, я рухнул на колени, сшиб со столика вазочку с цветами (вода выплеснулась на брюки), съежился на пыльном паласе в позе разрубленного лопатой червяка, дернулся, взвыл и покатился кубарем под ноги опешившего Васи. Тот оторопело ойкнул и на всякий случай отскочил в сторону.

Еще минут пять я выл, хохотал и катался, в тщетной надежде сорвать аплодисменты привередливой публики.

Но публика не желала рукоплескать. Она за это время окончательно пришла в себя.

— Долго он будет нам морочить голову? — раздраженно осведомился Дерев у своих подопечных.

Те растерянно возвышались на заднем плане.

— Послушайте, а ведь он действительно… — Васю Петина внезапно осенило. — Помните, что про него говорили? Какая-то деперсонализация и что-то еще… Он колбасу из мусорного бака жрал… Да он псих, разве не видно! Я всегда это говорил, а мне не верили.

— Придуривается, — решительно отмел подозрения в моей психической несостоятельности шеф.

— Дурака валяет, — надменно усмехнулся Недыбайло.

— Да нет же, помните, Алина говорила… Может, ее спросить?

Кустистые брови сумрачно сдвинулись на переносице, а затем одобрительно вернулись на прежнее место.

Еще через несколько минут пред светлые начальственные очи Недыбайло приволок испуганную Алину. Девушка потрясенно оглянулась на меня, сглотнула слюну и приготовилась плакать, — дежурная бриллиантовая слезинка уже сверкнула в уголке века.

— Послушай, дорогуша, — приступил к допросу Вася. — Ты своего шефа знаешь лучше, чем мы… Я всегда говорил, что Саня классный мужик, отличный специалист, но, по-моему… По-моему, он просто придуривается!

— Александр Юрьевич! — склонилась над моим поверженным телом девушка. — Что с вами?

— Что вам угодно, мадемуазель? — холодно осведомился я, приподнимаясь. — Кажется, мы с вами незнакомы! Бросаться на грудь первому встречному… Ну, знаете ли, я этого не одобряю!

— Александр Юрьевич! То есть… Иннокентий Иванович! Это же я! — надрывно зарыдала Алина. Из глаз ее показались крупные, величиной с отборный орех, слезы. — Вы меня узнаете?

Я понял, что слегка заигрался. Не стоит превращать комедию в фарс, хорошо бы вернуть представление в естественное русло.

— Ах, боже мой, Наташенька, это вы! — воскликнул я, раскрывая объятия. — Надо же, не узнал! Как вы поправились за время, что мы не виделись!