Лесли Пирс - Чужая жизнь

Иветта очень четко запомнила свою первую ночь на Дейл-стрит. Она была так рада получить наконец свое собственное жилище, что даже не замечала того, что дом, в котором ей предстояло жить, больше походил на трущобы. Ей был всего двадцать один год, а война и все ужасы, пережитые в то время, закончились год назад.

У Иветты было немного вещей: смена одежды, полотенце, пара шиллингов в кошельке и небольшой пакет с продовольствием. Она знала всего лишь десяток английских слов, а в квартире было так холодно, что, прежде чем лечь спать, Иветте пришлось надеть на себя все, что у нее было. Но она была счастлива: ее приняли на работу в дом моделей в Мэйфайре, и она верила, что вся ее боль и позор остались во Франции.

Мистер и миссис Джарвис были первыми, кто радушно принял ее здесь. Во время Первой мировой войны мистер Джарвис побывал в Париже; он немного знал французский язык и пригласил Иветту на воскресный ленч. К сожалению, спустя несколько месяцев он умер, но Иветта всегда вспоминала о нем с любовью. В то воскресенье он научил ее многим английским словам, называя предметы и заставляя ее повторять за ним.

Даже несмотря на холод и одиночество той зимы сорок седьмого года, у Иветты было достаточно причин, чтобы радоваться переезду в Лондон. Для начала она перестала жить воспоминаниями. Кошмары, которые она поначалу переживала каждую ночь, стали сниться ей все реже. Ей нравилось, что англичане вежливо ждут своей очереди, садясь в автобус, и, получая продовольственные пайки, никогда не расталкивают друг друга локтями, как это обычно происходило в Париже. Ей нравилась их преданность королю и королевской семье и то, что многие старались ей помочь, узнав, что она француженка. Но больше всего Иветте нравился сам Лондон. Он мог быть разрушенным войной, со зловеще зияющими воронками от бомб, пустыми магазинами и людьми, живущими в ужасных условиях, но все равно здесь оставалось много прекрасных зданий и чудесных парков. Она также восхищалась чувством гордости, присущим англичанам. Конечно, они ворчали и жаловались, но Иветта также видела, что они помогают друг другу и заботятся о стариках.

Иветта помнила, как, страдая от одиночества, принесла с работы домой обрезки шелка и бархата. Лежа в постели, она прижималась к ним щекой, как когда-то в детстве.

Когда она была маленькой девочкой, лоскуты дорогой ткани переносили ее в мир грез. Она представляла себе, что они с мамой живут в большом доме, где стол всегда ломится от дорогой еды, а в шкафах полно красивой одежды. В этих мечтах ее мать никогда не садилась за швейную машинку, а играла на пианино, танцевала или срывала розы в саду. И она все время улыбалась.

Мечты взрослой Иветты были не такими сказочными. Прикосновение и запах красивой ткани просто убеждали ее в том, что она наконец оказалась в безопасном месте, где не место мужчинам. Ее мастерство часто помогало ее клиенткам привлечь внимание кавалеров на балах, вечеринках или свадьбах, но самой Иветте это было не нужно.

Иногда женщины, которых она одевала, говорили ей, что у нее прекрасные глаза, и прикладывали к ней готовые наряды, утверждая, что если бы она только оделась во что-то более яркое и модное, то воздыхатели не давали бы ей проходу. Иветта обычно хихикала и краснела, позволяя им думать, что причина в ее застенчивости.

Неожиданно взревевшая по соседству музыка испугала ее. Она привыкла к крикам Молли — та, кажется, просто не умела по-другому общаться с Альфи и детьми — но музыка означала, что в доме очередная попойка, а это часто заканчивалось ужасными драками.

Соседи всегда говорили, что Альфи — худший в этой семье. Но Иветта придерживалась другого мнения. Вызывающее поведение Альфи просто бросалось в глаза — он был невеждой, грубияном, вором и извращенцем. Но Иветта была склонна думать, что большинство мужчин именно такие, и на недостатки Альфи смотрела сквозь пальцы.

На его фоне Молли казалась всего лишь несчастной измученной женщиной, которой не посчастливилось в браке. Но на самом деле она была куда сообразительнее Альфи. Это от нее исходили многие мерзкие затеи, и еще Молли была очень коварной. Она пила и ругалась как извозчик, совершенно не заботясь о детях, была жадной и опасной.

Когда Иветта появилась на Дейл-стрит в сорок шестом году, Молли было уже около тридцати. У нее было четверо детей, а остальные четверо должны были появиться в следующие десять лет, но тогда, с гладкой кожей и роскошной фигурой, она действительно была привлекательна, словно красотка с открытки. Еще Молли была веселой и непредсказуемой, что притягивало к ней людей.

Поначалу она казалась Иветте такой доброй. Молли выступала в роли посредника между Иветтой и ее домовладельцем, когда ломался кран или начинал дымить камин. Когда у Иветты было нечего есть, Молли часто давала ей пару ломтиков бекона или яйцо. Дети приносили ей дрова для камина, а Молли часто заходила со стаканом бренди, чтобы Иветта согрелась. Иветта в свою очередь предложила сшить для Молли платье.

Она помнила, как Молли пришла на первую примерку. Было около семи вечера, начало мая, и это был первый теплый день в году. На Молли была обычная юбка в мелкую косую черно-белую клетку, но вместо привычного, в пятнах, синего свитера она надела кремовую крепдешиновую блузку. Лицо Молли разрумянилось от солнца.

— Trus jolie, [13] Trus jolie — Очень мило (фр.). — сказала Иветта, не зная, как по-английски будет «Ты прекрасно выглядишь».

Она подумала, что Молли поняла, что это комплимент, так как та улыбнулась, и Иветта тогда еще пожалела, что не знает других слов, от которых Молли улыбнулась бы еще раз, так как улыбка ее очень красила.

У Молли была соблазнительная фигура со всеми полагающимися изгибами, тонкая талия и пышная грудь. Кремовая блузка подчеркивала ее формы и очень ей шла. Даже выбеленные пергидролем волосы в тот вечер казались прекрасными, так как Молли недавно их вымыла и сделала укладку.

Иветта сказала, что ей следует раздеться, и стояла, ожидая, с бело-синим летним платьем в руках. Когда Молли разделась до сорочки, француженка заметила у нее под правой грудью старый шрам, но все остальные шрамы Иветта увидела, только когда Молли повернулась к ней спиной, чтобы Иветта могла заколоть булавку.

На спине Молли пересекались свежие багровые шрамы и старые блекло-коричневые. Иветта была так потрясена, что едва не воткнула булавку в тело.

Она не знала, как по-английски спросить «Что с тобой случилось?». Но ей и не надо было об этом спрашивать. Она знала, что такие шрамы остаются, когда тебя бьют тонкой тростью, потому что у нее самой были такие же.

Пока Иветта делала примерку, у нее на глазах выступили слезы. Молли заметила это и, улыбнувшись, осторожно смахнула их пальцем. Она что-то сказала. Иветта не поняла ни слова, но по интонации догадалась, — Молли убеждает ее, что все это пустяки.