Клара Санчес - Украденная дочь

— У тебя что-то не так? Ты поступила в университет? С Анхелем все в порядке? — спросила мама, слегка приподнявшись в кресле.

Я кивнула.

— Тебе не следует переживать за результаты. Они знают, что делают.

Я имела в виду врачей. Мне теперь было ясно, какие неправильные шаги сделала мама, пытаясь удержать историю с Лаурой в тайне. Впрочем, она ее толком и не утаивала, а просто я не сумела ничего понять, потому что мне не хотелось становиться человеком, очутившимся в неподходящем месте в неподходящее время. Я взяла маму за руку — руку столетней старухи. Я пожертвовала бы чем угодно ради того, чтобы она сама поняла, что я уже все знаю, что мне далеко не все равно, что я считаю это испытанием судьбы и что я буду за нее, свою маму, бороться.

— По крайней мере, меня поместили сюда задолго до того, как начнутся твои занятия. Я не хочу, чтобы ты пропустила хотя бы один день.

— Не переживай, к началу моих занятий ты уже наверняка будешь дома.

Врачи сказали, что пока еще нецелесообразно делать операцию — что, по правде говоря, для меня было облегчением. Еще немного времени.

Я сходила на улицу, чтобы купить журналы. Посидев еще с мамой, я ушла в то же время, как и обычно. Я сказала, что нужно взять кое-какие книги в библиотеке и навести порядок у нас дома, то есть заняться тем, что мама считала обязательным. Она попросила принести записную книжку с данными ее клиентов: ей не хотелось подводить ни фирму, на которую она работала, ни Анну. Они ведь ей доверяли. И тут мне пришло в голову, что Анна даже понятия не имеет, что мама находится в больнице. Пожалуй, следовало сообщить ей об этом, чтобы она навестила маму и попыталась ее подбодрить.

Что касается меня самой, то я решила разыскать эту Лауру и привести ее к маме в больничную палату. Хотя это, возможно, и не даст такого результата, какой дала бы удачная операция на сердце, однако у нее на душе наступит спокойствие, и после двадцати лет периодических грозовых предупреждений бури уйдут в прошлое навсегда. Сидя в автобусе, я стала обдумывать что-то вроде плана действий.

Выйдя на остановке рядом с нашим домом, я медленно пошла мимо стадиона. Были слышны звуки ударов, щебетанье птиц, ржание лошадей. Чувствовался запах свежескошенной травы. Люди с безразличным видом шли мимо меня по улице, деревья отбрасывали на меня и на этих людей свою тень. Мне подумалось, что я могу на время позабыть о своих горестях и начать радоваться жизни. Придя домой, я открыла все окна, которые мама обычно оставляла прикрытыми и с опущенными жалюзи, и, включив радио, выбрала волну, где играла музыка. Напевая себе под нос самым высоким тоном, на какой только была способна, я достала из ящика письменного стола записную книжку, принести которую меня попросила мама, папку и стопочки каких-то бумаг. Перенеся их на стол из красного дерева, я стала их просматривать. На этих бумагах была напечатана информация о товарах, которые маме надлежало периодически приносить домой тем или иным клиентам. Сведения о тех, кто пока еще ничего не заказал, мама держала отдельно. Я перебирала листки: заказы, описания товаров с ценами, несколько возвратов. Все было приведено в более-менее стройную систему, хотя смысл некоторых записей, дат и пометок был понятен только лишь моей маме.

«Мама, помоги мне. С чего начать? С этого психиатра? Есть ли какой-то тайный смысл в том, что я, открыв записную книжку наугад на букве “М”, наткнулась именно на него? Доктор Монтальво…» Визиты к психиатру тяжело сказались на нашем семейном бюджете, поскольку мама в те времена еще не работала. Как бы там ни было, мне нужно было с чего-то начать. Если я поговорю с этим психиатром, то, по крайней мере, узнаю из уст авторитетного человека, как правильнее поступить — попытаться разыскать мою сестру в надежде на то, что она и в самом деле осталась жива, или же отдать предпочтение позиции, которую занял отец.

Мама, по-моему, посещала психиатра в течение двух лет. Поначалу она ходила к нему довольно часто, затем — один раз в месяц, причем всегда по четвергам во второй половине дня, после того как мы приходили из школы. Иногда за нами присматривала соседская девочка, которая была на два или три года старше меня. Мама приводила себя в порядок и, прежде чем выйти из дому, в последний раз долго смотрела на себя в зеркало, словно перебирая в уме все то плохое, о чем ей предстояло рассказать врачу. Ее лицо при этом мрачнело.

Я, долго не раздумывая, позвонила в консультацию, мысленно молясь о том, чтобы нужный мне психиатр уже вернулся из отпуска. Оказалось, что он вернулся, но прием у него уже расписан на два месяца вперед. Как я ни старалась, мне не удалось убедить бесчувственную секретаршу, что мой случай не терпит отлагательств. Два месяца! В другое время я сочла бы это не таким уж и большим сроком, но в ситуации, в которой оказалась мама, они показались мне вечностью. Я не могла позволить, чтобы кто-то навязывал мне свой ритм. Мама отзывалась о докторе Монтальво как о человеке, который знает, что такое жизнь, пока не перестала ходить к нему — наверняка из-за нехватки средств — и не перестала его упоминать.

В тот же день в четыре часа, то есть еще до того, как начнется время приема, я приехала в консультацию. На небе сияло яркое и жаркое солнце. Консультация располагалась на улице Генерала Диаса Порлиера. На этаже, где она находилась, пол был выложен натертым до блеска и поскрипывающим под ногами паркетом. Не было слышно ни шума, ни чьего-либо дыхания: тишину нарушал лишь шелест страниц журнала, который листала секретарша. Я сказала, что мне очень срочно нужно поговорить с доктором, и она, посмотрев на меня с насмешливой улыбкой, ответила, что к таким ухищрениям обычно прибегают те, кто хочет попасть к нему на прием без предварительной записи. Я сказала, что пыталась записаться на прием и что никак не могу ждать целых два месяца. Эти мои слова влетели ей в одно ухо и вылетели в другое. Она, видимо, уже привыкла чувствовать отчаяние в голосе посетителей, однако мне, чтобы добраться до этой консультации, пришлось ехать на автобусе и с двумя пересадками на метро, поэтому я не собиралась уходить отсюда ни с чем.

— Вы, по крайней мере, могли бы сказать ему, что я пришла. Я дочь Роберты Моралес.

Имя и фамилия моей матери ей ни о чем не сказали — а если бы и сказали, то это все равно на нее никак не повлияло бы.

— Врач еще не пришел, а когда придет, то не сможет вас принять. В ноябре — пожалуйста.

— Хорошо, — сказала я. — А когда в ноябре?

— В конце ноября.

— Замечательно, — улыбнулась я своей самой лучшей улыбкой, когда она дала мне визитную карточку психиатра, указав на ней дату и время, на которое я записана на прием. — А где тут у вас туалет?