Сергей Емелин - Убийца пришёл первым

Вот теперь, пожалуй, всё вставало на свои места. У Бенедикт завязался роман с Оливье — или, скажем так, они были больше, чем просто друзья. У Бенедикт была тайна, которую она стремилась скрыть во что бы то ни стало — и которой она, вполне возможно, в минуту слабости поделилась с любовником. Наконец, всю предыдущую ночь Бенедикт провела в своей комнате одна — даже ссора с Жозе оказалась весьма кстати. Что ж, вполне логичная цепочка, ничуть не хуже той, что выстроил инспектор Ленорман в отношении Кристиана…

Я посмотрел на остальных — кажется, не было нужды им ничего объяснять. Одна только Лали недоумевающе хлопала длинными ресницами, вертя во все стороны головой; Николя понуро стоял, прислонившись к столу, и ожесточённо тёр ладонью лоб; а у Элен в глазах была такая боль, словно у неё только что умер близкий человек.

— Да в чём дело, ребята? — почти выкрикнула Лали, не в силах понять, что же происходит у неё на глазах. — Почему вы все замолчали?

Ей никто не ответил, лишь Элен произнесла упавшим голосом:

— Я, наверное, должна поговорить с Бене…

— Нет, — неожиданно для самого себя возразил я. — Предоставьте это мне… пожалуйста. Всё случилось в моём доме, это я собрал всех вас и я, как мне кажется, имею право знать правду из первых уст.

— Но все наши выводы могут быть ошибочными, — Николя произнёс эту фразу с усилием, и я видел, что он сам не верит в то, что говорит. — Ты ведь не думаешь, что…

— Я уже ничего не думаю, Нико, — тихо ответил я. — Мне просто нужно с ней поговорить.

Пока я поднимался по лестнице, в голове у меня мельтешила лишь одна дурацкая мысль — хорошо, что Жозе и Бенедикт опять исхитрились поругаться, а потому спят в разных комнатах — меньше будет проблем. В любом случае, остаётся маленький шанс, что Бене тут ни при чём, и всё, что мы сейчас узнали — всего лишь невероятное нагромождение совпадений… Правда, будет ли нам всем от этого легче?

В комнате Бенедикт было темно, и у меня даже возникло искушение плюнуть на всё и отложить разговор на завтра; только бесполезно это, вот в чём дело. Всё равно я не смогу думать ни о чём другом, пока не узнаю правду, а на кухне меня дожидаются Николя, Элен и Лали, и на душе у них наверняка не менее мерзко.

Глубоко вздохнув, я постучал в дверь, затем ещё, но в ответ не донеслось ни звука. Лишь на третий раз Бенедикт неохотно отозвалась:

— Господи, ну кто там в такое время?

— Это Себастьен. Открой, пожалуйста, мне нужно с тобой поговорить.

— Входи, незаперто.

Я толкнул дверь и осторожно переступил порог. К моему удивлению, Бенедикт не спала — просто сидела с ногами на неразобранной постели, и даже в темноте я отчётливо различал её белое платье.

— Можешь включить свет, — сказала она. — Всё равно не сплю, как видишь. Бессонница…

Когда вспыхнула люстра, Бене на мгновение зажмурилась от яркого света, помотала головой, а потом очень спокойно, даже с неким любопытством, поинтересовалась:

— Что у тебя стряслось, Себастьен? Ты хоть знаешь, который час?

Господи, она вела себя настолько естественно, что на мгновение мне показалось, будто всё, что мы напридумывали десять минут назад — бред сумасшедшего! Ну не может убийца быть настолько невозмутимым… хотя много ли я их видел, убийц?

Ухватив стоящий у окна стул, я водрузил его посреди комнаты и уселся на него верхом. Тяжелее всего начать этот разговор, и я совершенно не представлял себе, как это сделать, лишь смотрел на хрупкую, какую-то эфемерную Бенедикт и думал — неужели это ты? И если ты, то зачем? Зачем, чёрт возьми?!

Пауза затягивалась, и я, наконец, просто спросил первое, что пришло мне в голову:

— Оливье знал, что ты не можешь иметь детей?

Вопрос прозвучал совсем тихо, но Бене вздрогнула, как от удара, и внезапно закрыла лицо руками. Этот жест был красноречивее любых признаний; теперь-то я знал точно, что убийца сидит передо мной, вот только на душе пустота… Я ждал, пока Бенедикт скажет хоть что-нибудь, но она продолжала молча сидеть всё в той же позе, и со стороны мы сейчас, наверное, походили на два изваяния. Электрический свет вдруг показался мне нестерпимо ярким.

— Бене… — выносить и дальше эту тишину не было сил. — Больше нет смысла ничего скрывать. Правда вышла наружу.

Она оторвала, наконец-то, ладони от лица, и в её глазах я не увидел ни слезинки.

— Жозе… тоже знает?

— Нет, — покачал я головой. — Но это уже неважно. Достаточно того, что знаю я. И… ещё кое-кто.

Бенедикт устало поднялась с кровати, подошла к окну и повернулась ко мне.

— Наверное, ты прав, — голос её звучал равнодушно и как-то безжизненно. — Больше нет смысла ничего скрывать. Боже, какая я всё-таки дура…

Ну что ж, подумал я, любая загадка кажется простой, когда знаешь ответ. Вот только разве мог кто-нибудь предположить, что наша сдержанная, порой даже немного холодноватая Бене любит так сильно, что готова на всё, лишь бы сберечь свою любовь — даже на убийство. Лишь теперь она перестала сопротивляться и сломалась в одночасье — когда поняла, что её тайна больше не является таковой. Знал бы этот оболтус Жозе, какие жертвы приносятся ради него…

— Самое глупое то, что я не собиралась его убивать, — тем же неестественно спокойным голосом продолжала Бенедикт. — Даже в мыслях не держала… Но мы оба были под градусом и вели себя как два идиота.

Странно, думал я, глядя на неё. Я почти ненавидел предполагаемого убийцу, хотел вычислить этого подлеца и бросить ему в лицо всё, что я о нём думаю… А сейчас я не испытываю к Бене ничего, кроме жалости. Как же сильно она боялась потерять Жозе…

— Ну конечно. Ты, наверное, с самого начала считала свой роман с Оливье ошибкой…

— Что? Роман с Оливье? — она посмотрела на меня непонимающим взглядом, а потом вдруг коротко рассмеялась, и от этого смеха, больше похожего на всхлип, мне стало не по себе. — Да ты просто ничего не понял, Себастьен! Ни-че-го-шень-ки!.. У этой истории давнее начало… Хочешь послушать?

Да, она права — ничего я не понял. Трудно вообще понять что-либо, когда узнаёшь, что один из твоих друзей — убийца, пусть и поневоле. Трудно и тяжело…

— Хочу, — сказал я.

— Тогда слушай.

…Это был банальный, самый что ни на есть обычный любовный треугольник — Оливье любил Бенедикт, любил почти до безумия, а она не могла думать ни о ком другом, кроме своего Жозе. Но стоило лишь ей крупно с ним поссориться — а такое случалось чуть ли не каждые несколько месяцев, — Оливье неизменно оказывался рядом. Одному Богу известно, как он узнавал об этом, но факт остаётся фактом — всякий раз он появлялся, чудом выкраивая дни из своего суматошного гастрольного графика, дарил ей цветы охапками и водил в рестораны.

Синтия? Оливье лишь позволял ей любить себя, не более того — так же, как потом он позволял это Линде. Можно только догадываться, каково было бедняжке Синтии рядом с человеком, который давно и безнадёжно влюблён в другую; рано или поздно они должны были расстаться, и неудивительно, что это в конце концов случилось. Бенедикт до сих пор помнит, как Синтия рыдала у неё на плече — да, как ни странно, именно к ней в Карнак она примчалась искать утешения.