Елена Яковлева - Красное бикини и черные чулки

— Какая трагедия!.. Какая трагедия!..

Я тоже для приличия постояла минуту в молчании, а заодно, воспользовавшись случаем, сосчитала, сколько же лет было убиенной. Оказалось, тридцать четыре. Надо же, а выглядела на все сорок.

— Похороны завтра, — известила меня между вздохами Нонна, — на Северном кладбище.

— Хорошее кладбище, — отметила я мимоходом. — В черте города.

— Это все Краснопольский, — сообщила Нонна, — все он… И кладбище, и транспорт, и поминки…

Надо же, смотри, как расстарался. А из-за меня небось и пальцем не пошевелил бы!

— А мы все по пятьдесят рублей собираемся, — добавила Нонна, не сводя взгляда с портрета в траурной рамке, — на венок.

— Хорошо, я занесу, — пообещала я и потопала наверх, в студию.

А там уже сидела Жанка с распухшим от слез носом. Неужто по Пахомихе так убивалась?

— Порфирия… — печально прогундосила она. — Порфирия арестовали.

— И поделом ему. — Любитель круглых девичьих коленок не вызывал у меня ничего, кроме стойкого отвращения.

— Да ты пойми! — Жанка обратила ко мне свои красные, полные слез очи. — Его же за убийство арестовали. За убийство Пахомихи!

Ну что тут скажешь, случай действительно уникальный. Непонятно, кому больше сочувствовать: жертве или убийце.

— Нет, ты подумай! — не унималась Жанка. — Да когда Порфирий успел ее прикончить, если он сам на дороге, как колода, валялся. Если бы не мы, он бы просто замерз, и все.

— Ничего, ночь длинная, успел проспаться, — парировала я, мысленно прикидывая, какой урон понесет мой бюджет с вычетом пятидесяти рублей — на венок Пахомихе. — Скажи-ка лучше, у тебя сотня найдется?

— Кажется, есть, — жалобно всхлипнула Жанка.

— Тогда сходи в приемную и сдай деньги на венок за себя и за меня. А я тебе потом отдам.

— Хорошо, — безропотно молвила Жанка, помолчала и снова здорово: — Да как бы он проспался? Ну ты же видела, какой он был. Совсем никакой! А Пахомиха на другом конце города живет. До нее еще добраться надо!

— Ничего, он парень талантливый. Вон у нас на передаче прямо соловьем разливался, а уже через полчаса, по твоему же меткому замечанию, валялся на дороге, как колода. Прикинь, какая скорость!

Жанка задумалась, но ненадолго:

— Ну хорошо. А где мотив? Зачем ему убивать Пахомиху?

— Зачем-зачем? — Я пожала плечами. — Он же маньяк, чего с него возьмешь.

— Ну лично я ни в каких маньяков не верю! — Представьте себе, у этой разжалованной горе-режиссерши тут же нашелся новый контраргумент. — Чуть что — маньяк, маньяк! А их, если хочешь знать, выдумали эти веселые ребята, ну те, что детективы пачками кропают. А еще ленивые сыщики. Чтобы не утруждать себя поисками причинно-следственных связей и всякой там индукцией-дедукцией. Зачем сводить концы с концами и что-то там объяснять, когда под рукой всегда найдется бедолага, которого можно запросто маньяком назначить, и дело с концом. Как Порфирия, например!

— Ну его-то, положим, никто не назначал, — ударила я по слезливым Жанкиным эмоциям железными фактами. — Вернее, он сам себя назначил. Если б он не наговорил всякой лабуды про ореховые гробы и красные трусики, никто б про него и не вспомнил!

— Вот именно! — Жанка не собиралась сдаваться. — Если б не наговорил! Выходит, это все, на чем они основываются. Пойми — все. Получается, жил себе человек, жил, писал неплохие картины, которые как раз по этой причине плохо продавались, и ни у кого никаких подозрений. Потом ляпнул как-то по пьянке лишнего — и все, маньяк. Диагноз на всю оставшуюся жизнь.

— Все, надоело! — Я решила поставить жирную точку в этой затянувшейся дискуссии. — Устроила здесь какую-то международную амнистию! А работать кто будет? Пушкин? Хочешь, чтобы Краснопольский нас в гардеробщицы разжаловал?

Однако Жанка истолковала мой протест в свою пользу:

— Ну вот, и ты поняла. Ведь поняла!

— Отнеси-ка лучше деньги Пахомихе на венок, — отмахнулась я от нее и разложила на столе тексты, которые теперь «до особого распоряжения» Краснопольского обязана была редактировать. Как только за Жанкой захлопнулась дверь, я с отвращением отодвинула от себя мерзкие бумажки и пригорюнилась, подперев голову кулаком.

Ну, конечно, я не о Порфирии страдала, хотя ради объективности и готова была признать, что в пылкой Жанкиной проповеди имелось рациональное зерно. Малю-усенькое, но рациональное. Уж не знаю, как у вас с этим делом, а моих умственных возможностей еще кое на что хватает. И я вполне отдаю себе отчет в том, что в жизни маньяков на порядок меньше, чем в детективных романах. А то и на два. Ну и что с того? Общество хотело рыночных отношений — общество их получило. Теперь его величество спрос определяет его высочество предложение. Желаете маньяков — да сколько угодно! Самые лучшие и только для вас! Ах, еще желаете — пожалуйста, буквально только что свеженьких подвезли. И так — пока из ушей не полезет.

У меня только один вопрос — я-то здесь при чем?! Почему я должна страдать из-за этих умозрительных маньяков? Мало мне того, что мою передачу с эфира сняли, так я теперь еще обязана вникать в какие-то немыслимые тонкости. Пусть следователь Кошмаров себе голову ломает, а эту самодеятельную сыщицу Жанку я в клочья порву, если она еще раз…

…Жанка влетела в студию запыхавшаяся и, привалившись спиной к двери, выдохнула:

— Ну все, пропали! Сюда твой Говнюк направляется. Убила бы ту сволочь, которая ему пропуск заказала!

Ну вот, так я и знала! Главное, и спрятаться негде. Хоть бери и в окошко выпрыгивай. Жалко, высоковато — третий этаж все-таки — и под окнами, как нарочно, мусорные баки…

Стук-стук… Жанка как ошпаренная, шарахнулась от двери, в которую просунулась маленькая, вытянутая, как у рептилии, лысая голова:

— Можно?

Ну вот, прошу любить и жаловать. Это давнишний поклонник моего скромного таланта. Я называю его Мелким Пакостником. Или просто Пакостником, для краткости. Жанка — Говнюком. Исключительно по созвучию с фамилией — Багнюк. Багнюк Леонид Ромуальдович.

Пакостник возник в моей жизни лет десять назад, когда я только осваивала азы губернской журналистики. Не успела в городской «вечерке» появиться моя первая заметулечка в тридцать строчек, уже и не вспомню о чем, как он мне позвонил. Меня позвали к телефону, я с замирающим от волнения сердцем приложила трубку к уху и услышала:

— Это Марина Соловьева?

— Да. — Я почему-то сразу испугалась.

— Э… Я по поводу вашей заметки. Вы там написали, что гений и злодейство не совместимы. А у Пушкина: гений и злодейство не совместны. Не совместны. Але, вы меня слушаете?

Я чуть под землю от стыда не провалилась, а Пакостник еще минут двадцать упорно и методично учил меня, как работать «с фактическим материалом».