Елена Гордеева - Не все мы умрем

Она стояла у витрины охотничьего магазина. За стеклом зеленел аквариум, в нем плавали рыбки-прокурорши, а из угла на них скалил клыки кабан Мокрухтин.

«Какая странная женщина! — пытался понять ее Герман. — Что она там высматривает? Любит рыбачить или решила ружье купить?»

Уже с понедельника Герман следил за Михаилом Анатольевичем — как только ему доложили, что тот вышел на тайник. Он предполагал, что устроить засаду приказала Болотова и она же навела Смолянинова на тайник. Герман еще больше укрепился в этой мысли, как только узнал, какой разнос следователю устроила прокурорша после ночной перестрелки. Реакция была настолько неадекватна, что Герман сразу заподозрил личную заинтересованность Болотовой в этом деле. А когда Елена Борисовна дала указание обыскать и джип Мокрухтина, у него отпали последние сомнения. Ведь не пришло же в голову Смолянинову осмотреть машину Мокрухтина даже после того, как он нашел видеокамеру в квартире Зинаиды Ивановны? А почему пришло в голову Болотовой? Откуда у нее сведения, что у Мокрухтина есть джип «Чероки»? В деле-то машины нет! Джип «Чероки» числится не за Мокрухтиным! Следовательно, машина и Болотова были как-то связаны. Естественно предположить, что прокурорша побывала в этой машине и теперь опасалась, что тоже записана на пленку, как Зинаида Ивановна.

«А ларчик просто открывался!» — напевал утром Герман.

Когда же ему сообщили, что на пейджер скончавшегося в Склифе неизвестного пришло сообщение: «До двенадцати жду звонка, Евгения», — Герман петь перестал и решил, что он дурак.

Но после того как отстраненный от работы Михаил Анатольевич побежал жаловаться своей жене, Герман снова запел очень приятным баритоном:

и поплелся на Арбат за Евгенией, размышляя: если просто не знать, где тайник находится, догадаться об этом очень трудно. Сам Герман вычислил его с большим трудом.

«Сам?» — Он опроверг эту мысль. Он не сам додумался. Он шел по запаху духов. Это духи указали ему место, где тайник. И Михаил Анатольевич не мог сам до этого додуматься. И Болотова не могла до этого додуматься. До этого додумалась женщина, которая смотрит сейчас на кабана.

«Философ — красивая. Высокая, тонкая, на каблуках. Икры ног хорошо очерчены. И все остальное тоже хорошо очерчено», — решил Герман, разглядывая ее в витрину напротив.

Но Евгения в охотничий магазин не зашла, а побрела по Арбату дальше. И Герман за ней. Она ни разу не обернулась, не посмотрела по сторонам, знала, что он за ней идет, видела его уже в нескольких витринах. Школа Ивана не прошла даром. Женщина только не знала, зачем он идет.

Следующая витрина — сыры. Вот такие сыры вот с такими дырками! Евгения стала внимательно изучать их. Разглядывая, наклоняла голову то к одному плечу, то к другому. Непонятно, чего высматривает? Ему не приходило в голову, что его.

И тут у Германа мелькнула мысль: «Да она меня просто дурачит!» И он невольно улыбнулся.

Евгения заметила улыбку мужчины и второй раз за день была введена в заблуждение: «Познакомиться хочет. Сейчас мы поставим его на место», — и зашла в букинистический магазин.

Магазинчик маленький, уютный, домашний, старые книги пахнут горьким запахом гвоздик и пылью. Сзади звякнул колокольчик, он зашел за ней.

Евгения листала книгу. Герман остановился сбоку и скосил глаза. Иммануил Кант. «Критика чистого разума». И как только он прочитал, книжка захлопнулась. Это надо было понимать так: каждый сверчок знай свой шесток! Вот так! Из всех мужчин, когда-либо живших на свете, ее внимания достоин разве что Иммануил Кант. Его подмывало спросить: а как же муж? Но она протянула книгу продавцу и, повернувшись к Герману, улыбнулась.

Ее зеленые безмятежные глаза погружали смотревшего в них в состояние блаженства и прострации; не только отрываться не хотелось, не хотелось и думать, что подобная благодать не на вас нисходит, а уж подумать, что она… Мокрухтина… ножом… Никогда!

Герман впервые в жизни засомневался в своих дедуктивных способностях. И потом, он не ожидал, что глаза у нее будут такие зеленые, как пальмовые листочки, просвеченные солнечными лучиками в оранжерее на его вилле с очаровательным названием «Сюрприз» в… в общем, далеко. Он был настроен на голубые, а потому застигнут врасплох.

«Не она!» — обрадовался Герман.

А Евгения, с удовольствием наблюдая его замешательство, развернулась и пошла к выходу, обдав его запахом тех самых духов.

«Она!» — растерялся Герман.

На этом и закончилось их очередное свидание.

Когда Евгения вернулась в офис, там все еще пили чай. Без нее вся работа стояла.

— Не звонил? — спросила Евгения, прекрасно зная, что Иван уже никогда не позвонит.

Барсуков отрицательно покачал головой.

— Сергей Павлович, надо как-то связаться с ним, — не отставала Евгения. — Он завтра должен быть в Ульяновске для обсуждения технических вопросов. Вы же не хотите неприятностей?

Барсуков тяжело поднялся и засопел:

— Еду.

— И вам, Владимир Дмитриевич, тоже пора в аэропорт.

Разогнав всех, Евгения заперлась в кабинете, наказав напоследок Таечке:

— Меня не тревожить, я работаю с бумагами.

И достала архив Мокрухтина. Прошлый раз звонок Кошкина из Минфина прервал ее, и тщательно просмотреть все до конца она не успела. Оставался еще один большой черный конверт. Евгения вытряхнула на стол какие-то бумаги и две фотографии.

На одной она увидела кладбище. На переднем плане стоял обычный могильный памятник из белого мрамора с овальным портретом умершего. Под овалом надпись: Соколов Олег Юрьевич, 1956–1991.

Эта фотография ей ни о чем не говорила, и она отложила ее в сторону.

Вторая фотография запечатлела группу лиц в стенах какого-то офиса. Они стояли в ряд с фужерами в руках и улыбались. В центре группы Евгения разглядела Барсукова, рядом с ним глава Банка развития столицы Горчаков, а между ними пожилой мужчина. Евгения всмотрелась: ну конечно же — депутат Государственной думы Орехов! Орехов — права человека — Зинаида Ивановна. Дневная и ночная жизнь эфемеры. Из тени в свет перелетая…

«Декабрь 1995 года», — прочла она на обороте снимка. Именно тогда Орехов прошел в Думу, и финансировал его избирательную кампанию банк Горчакова. Евгения это знала доподлинно, от Барсукова.

Фотография была большая, а лица мелкие, как горох. Евгения достала лупу и повела по группе до крайнего справа. Стоп! Она снова пододвинула к себе фотографию могилы и увеличила лупой овал с портретом умершего. Явно одно и то же лицо.

Тот, кто стоял справа в группе, был главой службы безопасности банка, и звали его Михаил Михайлович Соколов. Евгения это прекрасно помнила, потому что сталкивалась с ним по работе. На Гоголевском бульваре располагалось лишь отделение этого банка, а головной офис — на Кутузовском проспекте. Однажды, когда Барсуков был в Англии, ей понадобилась крупная сумма наличными для оборота в течение дня, и директор отделения связался почему-то не с Горчаковым, а с Михаилом Михайловичем Соколовым, и тот разрешил затруднение.